Волнующие умы, или, как мы теперь более привычно и бесцветно говорим, «актуальные» темы блуждают по кругу. В конце ХХ века был очень популярен долгий разговор о том, как должны строиться отношения государства и общества. То есть, человек для государства или государство для человека?
Однако в ту же эпоху непосредственный политический опыт показал, что перед нами чисто риторическая альтернатива. Снимающее одно за другим требования к своим гражданам, переживающее кризис государство неминуемо делает уязвимыми и людей, живущих в нем. Сначала самых «слабых» – больных, стариков, детей, а потом и практически всех, кроме отдельных групп, паразитирующих на распаде. Так или иначе, этот процесс мы наблюдали в первой половине 90-х годов.
Так что все куда сложнее. По существу, в новое и новейшее время взаимодействовали друг с другом и противостояли друг другу два способа организации взаимоотношений системы и индивидуума.
В рамках первого, идущего от классического капитализма к современному рынку, деньги становятся главным и безусловным регулятором и расчет делается на человека как он есть, без оценки его качеств и образа. На человека без каких-либо нравственных, идеологических и тем более духовных требований к нему.
Такая система сразу становится функциональной, вполне удобной. Но она же и оборачивается преуспеванием «худших», то есть самых беспринципных, готовых безжалостно эксплуатировать соотечественников, обладающих дурным вкусом людей. Такое положение вещей автоматически принимается как норма, в лучшем случае – как побочный эффект стабильности и способности к развитию.
Однако в расчете на «любого» есть и своя практическая слабость, ахиллесова пята. Как только в подобный способ самоорганизации всерьез вторгаются неположенные ценности, он начинает давать сбои.
С другой стороны, системы, основанные на «ценностях» – от христианской монархии до «реального социализма» и исламской республики, – ставят на лучшие, в их понимании, человеческие качества. В крайней точке – на преображение человека. В нашей истории достаточно вспомнить и идеал морального кодекса строителя коммунизма, и теорию советского народа как новой исторической общности, которые постепенно стали восприниматься чисто формально, а затем мгновенно рассыпались при первом дуновении исторического ветра. Дело в том, что «обычное», «нормативное» в человеческой природе отчаянно сопротивляется требованиям «преображения», а у лидеров общества возникает страсть опережать реальность и принимать желаемое за действительное. Так возникает ситуация двоедушия и лицемерия, череды анекдотов и постоянной фиги в кармане. В конце концов, когда изо дня в день зовут к подвигу вместо сытного обеда и хороших штанов, призывы надоедают.
И в этом естественная и неотменяемая слабость таких систем. Однако их сила и преимущество в том, что стремление к истине, к идеалу – тоже часть человеческой природы, она возвращает проживаемой жизни смысл.
На протяжении своей истории Россия тяготела ко второму типу самоорганизации, искала «Большой смысл». Но «нормативность» отчаянно брыкалась. С 1991 года мы ищем точку равновесия, после 2014 года и особенно с начала СВО эти поиски становятся еще более актуальными и принципиально важными.
Другая часть христианского мира, которую мы условно именуем «Запад», тоже долгое время жила символами и идеалами. Но уже с конца XVIII века она растворила свое христианство в просветительских, позитивистских идеях. Успокоилась на признании денег, богатства и прочих благ потребления единственным критерием человеческой состоятельности, а экономическое, хозяйственное развитие – важнейшим показателем всех остальных общественных процессов.
Мы прекрасно помним, что на марксистской идее основополагающей роли экономики, «материи» общественной жизни, должно было быть построено и советское общество. Не зря же Ленин говорил, что соревнование двух систем выиграет та, где будет выше производительность труда. Но историческая практика, базовые ценности русской цивилизации, да и сама логика «прорыва» при строительстве социализма в отдельно взятой стране изменили ситуацию. Государство говорило об экономике, но обращалось к человеку с «духовным», «над-экономическим» призывом.
Запад же победил в холодной войне отчасти и потому, что никакого такого «призыва» не формулировал. Его пресловутая «свобода» в итоге сводилась к свободе потребительских возможностей, в конце ХХ века – к красивой картинке на кино- и телеэкранах. Там существовал твердый антропологический прагматизм, понятные и ощутимые цели «потребительской мечты» – от девушек «Плейбоя» и продажного секса до простой цифири банковского счета.
И в этом была – хочется добавить «отвратительная», но воздержимся от оценок – сила «их» системы. Однако в конце ХХ и особенно с началом XXI века мы стали наблюдать прелюбопытнейший процесс. Леволиберальная идеология, частично идущая от идей 1968 года, странной смеси Поппера и Маркузе, Ги Дебора и Бодрийяра, с ее «деструкцией», «обществом спектакля» и гендерными теориями, посягнула в западном обществе на главное – образ и интересы человека как он есть, без дополнительных требований и пожеланий к нему. Отсюда пошел культ меньшинств, постколониальные концепции вины и все такое прочее, что на наших глазах развернулось в чистую фантасмагорию, местами противоречащую не только здравому смыслу, но и элементарному инстинкту самосохранения.
- «Золотая» стратегия России показала утроенную эффективность
- «Движение Первых» провело акцию «Путь в космос» ко Дню космонавтики
- Мы помогаем Западу поддерживать мифы о нем и о нас
Тут есть, кстати, очень существенное отличие от предыдущих «ценностных» обществ. Если те – в рамках сформировавшейся за столетия культурной иерархии – звали человека «вверх», к реализации его базового высокого назначения, то «леволиберальные», наоборот, зовут его «вниз», к признанию собственной несостоятельности и фундаментальной обреченности, к своего рода «коллективному самоубийству», как в радикальных экологических концепциях.
На этом фоне сама функциональность западной системы стала давать сбои. Это выразилось и в кризисе институтов власти, и в кризисе элит, и в неспособности адекватно реагировать на меняющиеся обстоятельства – от проблемы мигрантов до украинской войны.
Второе избрание Трампа, его «революция» – о которой, в частности, пишет Александр Дугин в новой книге, – своего рода реакция прежнего «функционального», идеально приземленного способа общественной организации на стремление навязать ему типологически чуждые и разрушительные идеологемы. Трамп в данном случае – «практик» старого стиля, который восстает против нерациональных посулов и смыслов нового либерализма как тотальной идеологии. В известной степени, он – может быть, дурной – капиталистический хищник и прожженный эксплуататор, но «человек», избегающий расчеловечивания.
Пока до конца неясно, что сулит нам на политическом поле неожиданно возникшее принципиальное противостояние в стане противника. Но их растерянность и противоречия, безусловно, играют на руку России.
Однако они не избавляют нас самих, в рамках собственных цивилизационных ценностей, от необходимости искать «точку равновесия» между повседневными потребностями людей, Большим смыслом общественной жизни и стратегическими интересами государства.
