Есть два типа критики нынешних российских реалий. Одни говорят, что в прошлом власть была последовательнее и решительнее, и нужно учиться у Алексея Михайловича (Петра Великого, Екатерины Великой, товарища Сталина и прочих на выбор). Другие считают, что Россия по-прежнему вторична и бесплодна на фоне великой европейской цивилизации. И этот спор длится уже третье столетие подряд. Причем сформулировали позицию сторон члены одной семьи.
Князь Михаил Михайлович Щербатов так и не увидел своего внука Петра Яковлевича Чаадаева. Его высокопревосходительство умер в 1792-м, а его благородие родился двумя годами позже. Но это только кажется, что между трактатом «О повреждении нравов в Российской империи» и «Философическими письмами» – «дистанция огромного размера», как писал хорошо знавший Чаадаева Грибоедов.
На фоне доброй старины
К князю Михаилу Михайловичу Щербатову не применима ни одна претензия из тех, которые обычно выдвигают к критикам «отдельных сторон российской действительности». Он не инородец, более того, представитель Рюриковичей, потомок удельных князей и московских бояр. И послужной список у него исчерпывающий – дослужился до чина тайного советника. А уж в незнании российской истории его вообще упрекнуть невозможно – ведь именно его перу принадлежит семитомник «История России». Но, как говорил Экклезиаст, «Во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь».
Так что автор трактата «О повреждении нравов в Российской империи» знал, о чем писал, а не просто показывал, что он один из стада недовольных.
И когда этот умудренный опытом штатский генерал пишет, то к его словам грех не прислушаться. А пишет он так: «Толь совершенное истребление всех благих нравов, грозящее падением государству, конечно, должно какие основательные причины иметь, которые во первых я подщуса открыть, а потом показать и самую историю, как нравы час от часу повреждались, даже как дошли до настоящей развратности».
Но так, по мнению автора самого полного в «галантном веке» исследования по русской истории, было не всегда. Беда нравственного разложения пришла в петровскую эпоху, когда «грубость нравов уменьшилась, но оставленное ею место лестию и самством наполнилось. Оттуда произошло раболепство, презрение истины, обольщение государя и прочия злы, которые днесь при дворе царствуют, и которые в домах вельможей вогнездились».
Однако, по мнению историка и сановника, так было не всегда. До петровских преобразований российское житье-бытье было куда более естественным и нравственным. «Таковые обычаи чинили, что почти всякой по состоянию своему без нужды мог своими доходами проживать и иметь все нужное, не простирая к лутчему своего желания, ибо лутче никто и не знал. А к тому же воспитание в набожии, хотя иногда делало иных суеверными, но влагало страх закона Божия, которой утверждался в сердцах их ежедневною домашнею божественною службою», – подчеркивает Михаил Михайлович и приводит примеры из жизни царей и служивших им верой и правдой собственных предков, князей Щербатовых.
Подробно описывает он и екатерининское царствование, в которое и прошло его возвышение. И тут он безжалостен. Но безжалостен как государственник, а не как разрушитель.
Обнуление прошлого
И хотя трактат князя Щербатова был впервые напечатан в альманахе «Русская старина» в 1870 году, были люди, которые не могли его не читать. Это члены его семьи. Петра Яковлевича Чаадаева, рано осиротевшего, воспитывали его тети и дядя – дети Михаила Михайловича. Похоже, что именно они и привили ему недовольство окружающей российской жизнью.
И внук его высокопревосходительства тоже служил Отечеству верой и правдой – воевал с Наполеоном и дослужился до ротмистра, а затем ушел в отставку. Однако и чтение литературы эпохи Просвещения, и участие в европейском походе привело его не в стан любителей старины, а к тем, кому больно за то, что Россия не дотягивает до Европы.
Чаадаев искал ответы на свои вопросы и в масонстве, и в тайных обществах, но не находил. Когда будущие декабристы стали обсуждать возможность восстания, он отстранился от них. В момент бунта на Сенатской площади его вообще не было в России. По возвращении домой Чаадаев был допрошен, но в его делах не нашли состава преступления. Дознаватели заметили, что Петр Яковлевич – одиночка и живет своим умом.
К этому самому уму прислушивались многие, в том числе и молодой Пушкин.
Один из современников писал о нем: «От остальных людей отличался необыкновенной нравственно-духовной возбудительностью… Его разговор и даже одно его присутствие действовали на других, как действует шпора на благородную лошадь. При нем как-то нельзя, неловко было отдаваться ежедневной пошлости. При его появлении всякий как-то невольно нравственно и умственно осматривался, прибирался и охорашивался».
Неудивительно, что многие литературоведы уверены: прототип Чацкого в грибоедовской пьесе «Горе от ума» – именно Чаадаев.
Долгое время отставной офицер был одной из достопримечательностей московского общества. И местным жителям, и приезжим было интересно, что скажет он по тому или иному поводу.
И вот в начале октября 1836 года вышел № 15 журнала «Телескопъ», где была опубликована статья под оригинальным названием: «Философические письма к г-же ***. Письмо первое». И хотя текст был анонимным, автора узнали почти все читатели. Более того, текст был переводом с французского языка.
В отличие от дедушки, внучек видел судьбу России так: «…тусклое и мрачное существование, лишенное силы и энергии, которое ничто не оживляло, кроме злодеяний, ничто не смягчало, кроме рабства. Ни пленительных воспоминаний, ни грациозных образов в памяти народа, ни мощных поучений в его предании… Мы живем одним настоящим, в самых тесных его пределах, без прошедшего и будущего, среди мертвого застоя».
А историческая миссия России, согласно Чаадаеву, такова: «Мы жили и сейчас еще живем для того, чтобы преподать какой-то великий урок отдаленным потомкам».
- «Государство-цивилизация» – естественное состояние для России
- Мединский пообещал добавить план Трампа в учебники по истории России
- Мы помогаем Западу поддерживать мифы о нем и о нас
И такая постановка вопроса очень понравилась иноагенту Герцену: «Долго оторванная от народа часть России прострадала молча, под самым прозаическим, бездарным, ничего не дающим в замену игом. Каждый чувствовал гнет, у каждого было что-то на сердце, и все-таки все молчали; наконец пришел человек, который по-своему сказал что. Он сказал только про боль, светлого ничего нет в его словах, да нет ничего и во взгляде. «Письмо» Чаадаева – безжалостный крик боли и упрека петровской России; она имела право на него: разве эта среда жалела, щадила автора или кого-нибудь?».
Разумеется, Пушкин прочитал этот труд и написал своему давнему приятелю на эту тему: «Что же касается нашей исторической ничтожности, то я решительно не могу с вами согласиться... Хотя лично я сердечно привязан к государю, я далеко не восторгаюсь всем, что вижу вокруг себя; как литератора – меня раздражают, как человека с предрассудками – я оскорблен, – но клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам Бог ее дал».
И это Александр Сергеевич не читал следующих писем – не успел, погиб к тому времени. А вот государь читал все. Журнал был закрыт, цензор наказан, а сам Чаадаев... Нет, не посажен и не сослан, а просто объявлен сумасшедшим. Столь мягкое для того времени решение было связано с тем, что Петр Яковлевич не пытался собирать людей вокруг себя и оставался одиночкой.
И трактат Щербатова, и письма Чаадаева переиздавались много раз после 1905 года, когда пали цензурные ограничения. Но никто так и не додумался напечатать их под одной обложкой. Тогда бы было отчетливо видно, в какие стороны может уходить отрицание российской жизни.
