Связь элитного гуманитарного образования и определенной реакции на украинский раздражитель прослеживается как в России, так и далеко за ее пределами. Чем элитарнее школа, яснее принадлежность корпоративному строю, верность леволиберальному мейнстриму, тем яростнее русофобия.

Ярчайший пример тут – выпускник Гарварда и сын помощника президента Кеннеди американский конгрессмен Дж. Раскин, недавно заявивший, что русские за свою антидемократическую, антигейскую и антифеминистскую позицию заслуживают полного уничтожения. И мало кто ему возразил. Такое впечатление, что 24 февраля вычеркнуло Россию и русских из области политкорректности раз и навсегда.

И наоборот, более пограничные персонажи, для которых музыка с новой этикой и необходимостью испытывать вину за мифические привилегии – пустой звук, гораздо больше способны понимать и принимать логику России, ее стратегические задачи и политические интересы. Тут можно снова привести пример из штатовской политики. Пол Гозар, бывший провинциальный стоматолог и один самых одиозных персонажей на Капитолии, недавно предложил провести мирные переговоры Путина и Зеленского у него дома в Аризоне, только чтобы добиться компромисса и прекращения огня.

И таких хрестоматийных противопоставлений – множество, причем по всему западному миру.

Так что причина леволиберальных и сугубо пацифистских, а то и откровенно антироссийских настроений части российской гуманитарной интеллигенции, скорее всего, лежит глубже, чем «прозападные» программы и направления исследований, структура образовательной и академической системы. Сам Запад далеко не однороден. Но приблизиться к пониманию этой проблемы необходимо хотя бы для того, чтобы наши академические гуманитарные институты прекратили плодить социальную смуту и увеличивать число людей с приевшейся с советских времен фигой в кармане.

Корень вопроса, скорее всего, даже не в клановой или тем более классовой принадлежности, да и не в распределении финансовых потоков, а по существу – в последних результатах и выводах, логических конструкциях и теоретических перебоях, к которым подошла модная западная мысль, питающаяся страхами и стереотипами массового потребительского информационного общества. Дело во взгляде на человека, как на некую почти пустотную единицу, ценность которой ограничивается сохранностью физического тела и участием в круговороте экономических стимулов и видимостей потребительского общества. И никакого существования за пределами этих критериев, никакого диктата истины, ценности, надличностного призыва быть не должно. Всё такое в лучшем случае – фикция, в худшем – манипуляция, пропаганда.

При подобном подходе к человеку и его назначению (верней, отсутствию назначения) на земле, основанием общественных отношений и становятся законы рынка, где каждый каждому товар, а залог корпоративной стабильности и успешных социальных манипуляций в рамках нескончаемого PR – пресловутые «права и правила».

В этих терминах и думает о человеке хороший воспитанник «элитной» школы западного извода, полюбивший феноменологию, прочитавший фрейдо-марксистов и Бенджамина, изучивший вдоль и поперек Дерриду и Делеза, хватавшийся за голову, вникая в лекции Витгенштейна, и готовый восхищаться остроумием авторов школы спекулятивного реализма. История для него – свод не столько высоких смыслов, сколько ошибок и преступлений, древние – не образец для подражания, а рассказ о том, как дальше нельзя, любое насилие – зло, любое напоминание о долге и смысле, о принадлежности чему-то большему, чем ты сам – способ манипуляции.

В рамках сей логики взгляд на текущую ситуацию прост и ясен. Но ирония в том, что такое мышление, захватившее к 20-м годам 21-го века прогрессистские головы – катастрофа как она есть. Человечество, не защищенное целеполаганием и лежащим за пределами частного биологического существования смыслом, бодро шагает в никуда, к полному растворению в товарах и удобствах, к слиянию с машиной (или искусственным интеллектом, как удобнее). То есть к добровольному отказу от свободы, к совершенному подчинению механизму безопасного манипулирования.

Движение тут только в один конец, и самое интересное, что Россия, возвращаясь в историю и возвращая историю как ценность, своими действиями пытается этот процесс затормозить, а в идеальном случае – остановить.

Поэтому наши нынешние сторонники – часто люди, не прочитавшие модных (именно модных, а не умных) книг. Или оттолкнувшиеся от них и пошедшие в противоположном направлении. Они обращаются к старым, доставшимся от отцов и проверенным временем, идеям и идеалам. Иногда остаются в плену смешных и наивных предубеждений и страхов. Они высоко ценят свой прямой и непосредственный, не прошедший через деконструкцию социальный опыт, не считают себя товаром, храня как зеницу ока «субъектность» в полноте связей и зависимостей, то есть ищут поддержки, солидарности и любви. И в идеале готовы ответить поддержкой, солидарностью и любовью.

На первый взгляд, они – наши – всегда выглядели хуже, чем выпускники элитных школ. Казались более угрюмыми, упрямыми, нетерпимыми. Но только до тех пор, пока не началось это большое противостояние. Теперь мы знаем, что такое настоящая нетерпимость «людей с хорошими лицами».    

…На этом простом отталкивании и может строиться русское образование 20-х годов 21-го века. Мы должны вернуться к очевидному миру. Где суждение, что Бог умер – только метафора Ницше. Где предположение, что человек умер – только свидетельство глубокой печали отчаявшегося Кожева.

А на самом деле и Тот, и другие – все здесь, на вершинах и в безднах длящейся истории. Нынешнее поколение отвечает перед своими отцами за своих детей. На этом покоится Родина. Принимая ее как дар, можно увидеть другие страны, культуры и цивилизации, полюбить их отличие и разнообразие. Тем более – после окончания нынешнего конфликта.

«Есть Бог, есть мир, они живут вовек,
А жизнь людей мгновенна и убога, 
Но всё в себя вмещает человек,  
Который любит мир и верит в Бога», – 

писал Николай Гумилёв больше ста лет тому назад. На том и стоим.