«Семь месяцев во мраке». Жители Суджи рассказали о жизни под украинской оккупацией

– В плену люди были, если по-простому говорить, – ищет определение Татьяна Карташова, клинический психолог, Курск.

Начиная с зимы 2022 года, Карташова работает в ПВРах – пунктах временного размещения беженцев. Три года назад – с теми, кто доехал до Курска из народных республик Донбасса. В прошлом году добавились люди из приграничных районов Курской области – успевшие эвакуироваться до событий. А в последние недели пошли те, кто провел под украинской оккупацией более полугода.

– Нет, не в плену все же, – поправляется психолог Карташова. – Они же не военные. Вот если сказать, что были они в заложниках, – будет вернее всего. И по правде, и по их самоощущению.

– Официально нас не называют никак, – говорит Елена Демьяненко, пенсионер, I группа инвалидности. В подтверждение показывает справку – едва ли не главный документ для тех, кто в Суджанском районе побывал в оккупации: «Находилась на оккупированной ВСУ территории города Суджи, согласно спискам эвакуированных лиц, направленных из районной администрации».

Хотя как минимум один связанный с оккупацией официальный статус у Демьяненко и многих других освобожденных жителей Суджанского района есть: «без вести пропавшие». С августа по март – «в розыске». Уже более месяца – в графе «найденные».

Время счастья

ПВРов в Курске нынче немало. Тот, например, где работает психолог Карташова, разместился на верхних этажах торгового центра. Найти дорогу к Карташовой и ее коллегам – психологические, юридические и житейские консультации по оформлению документов и помощи, кружки для маленьких, раздача поступающей беженцам гуманитарки – нетрудно по плакату магазина модной одежды, где написано «Время быть happy».

– Счастье так счастье, – не склонен спорить житель Суджи Геннадий Б., эвакуированный сразу после освобождения, то есть в середине марта. – Не стреляют, не взрывают, не летают…

– Столовая есть. Тепло есть. Свет горит, – продолжает считать приметы отсутствия несчастья Сергей Мозговой, работавший дворником при Суджанском колледже искусств.

– И ни за что платить не надо, – уточняет его брат Дмитрий, живший в одном доме с Сергеем и родителями–пенсионерами. Все четверо благополучно выжили и в марте вместе доехали до своего нынешнего курского ПВР.

– Там тоже, кстати, не надо было, – напоминает Елена Демьяненко.

По форме правильно. Но, как в подобных случаях говорят, есть нюанс. То, что деньги при оккупации были не в ходу – хоть наши, хоть «гивны», как иногда называют украинские деньги бывшие оккупированные, – так это следствие. А причина – в том, что купить на них было нечего. И негде.

– Электричества нет, – начинает разгибать пальцы полковник полиции Олег Горячев, и.о. председателя Комитета региональной безопасности Курской области. – Водопровода нет. Связи нет. Медицины нет. Отопления – а оккупация это вся осень и вся зима – нет.

Пальцы заканчиваются.

– Условия, аналогичные концлагерям, – подытоживает Горячев, не загружая дальнейшим перечислением ни собеседника, ни другую руку. – Надо понимать, что в силу специфики в этих населенных пунктах [Суджанского района] проживало очень много пожилых людей. С учетом условий, в которых они там находились – они просто умирали. Без тепла, без еды, без медикаментов.

Обыкновенный геноцид

– К февралю только около наших домов [насчитывалось] более 40 человек умерших, – говорит Инна Демьяненко, зам главного редактора районной газеты «Суджанские вести». Елене Демьяненко Инна – родная сестра, обе жили в частном доме на улице Чехова, Суджа.

– Женщина–соседка вела строгий учет смертей, включая диагнозы, – продолжает Инна Демьяненко. – У кого диабет, у кого сердце, у кого инсульт...

Количество без вести пропавших в Суджанском районе, по данным аппарата уполномоченного по правам человека в РФ – более 2 тыс. человек. Счет найденных живых идет на сотни. В списках – те, кто, подобно собеседникам газеты ВЗГЛЯД, был обнаружен после освобождения и эвакуирован в безопасные места. А также те, кого вывезли в Сумскую область, а потом вызволили через гуманитарные договоренности. Наконец, те, кто в марте, когда ВСУ были изгнаны из Суджи и ее окрестностей, уезжать из родных домов отказался, несмотря на все увещевания областных и военных властей, а также на мины, на дроны и на то, что поблизости все еще Украина, а не буферная зона безопасности. Тем не менее – найдены, розыск окончен, жизнь продолжается.

Все, однако, ведет к тому, что чем дольше идут поиски пропавших без вести, тем больше из списка живых придется вычитать.

– Ощущение, что ВСУ нас специально убивали медленно, потихоньку. Не стрелять чтобы, не подставляться лишний раз под преступность военную. А чтобы от болезней, от холода, – говорит Анатолий С., определяющий себя как «служивого пенсионера»: прошлое – в структурах ЧС, оттуда же, видимо, и навыки выживания.

Запас лекарств от собственных хроник у Анатолия был на полгода. Личное достижение, которым он гордится – за семь месяцев потратил лишь половину.

– Жесткая экономия в связи с не просчитываемым горизонтом событий, – формулирует Анатолий С. – Попросту говоря, *** знает, когда все это кончится. А лекарств вокруг – наоборот, ни… Никаких лекарств не было, во.

Как уверяет Анатолий, «урезание себя» в препаратах прошло без особого ущерба для здоровья. Курские медики, наблюдающие и его, и сотни других суджанских заложников больше месяца, высказываются осторожнее – в том смысле, что лучше было бы обойтись без подобных экспериментов. Впрочем, и серьезных угроз для здоровья Анатолия С. врачи не видят.

– У всех у нас был «острый хохол», – предлагает Геннадий Б. свою версию коллективного диагноза. – Без понятия, когда вылечимся. И как вылечимся – учитывая, с чего все начиналось 6 августа 2024 года.

День, когда Украина напала на курское приграничье, в регионе помнят и заложники, и те, кто ждал их освобождения. То есть буквально все.

6 августа глазами жителей Суджи

Инна Демьяненко:

– Я думала, что к вечеру шестого [августа] дадут и воду, и свет. А седьмого я пойду на работу, как обычно. Прилеты были и раньше, мы к ним уже привыкли. В ночь на шестого было особенно громко – но как–то, знаете, не насторожило настолько, чтобы взять и уехать. А улица пустела и пустела. Соседи ехали, но нам с Леной никто уезжать не предлагал. Мы дома закрылись, Лена говорит: «А давай томат варить».

Елена Демьяненко:

– Кума заехала с Куриловки, это село неподалеку. Сварила томат, компот из яблок поставила. Вышли на улицу – бабах, разрыв рядом с нами. Они тогда уже напрямую по Судже снарядами [били], так подошли близко. Все целы, только тряхнуло немного. Соседа в тот же обстрел убило.

Инна Демьяненко:

– Мыслей, говорю же, не было уезжать. В районной газете работаю, а наивный человек. Опыта нет, это же моя первая в жизни война. Редактор мой прямо утром позвонил – рано, до восьми часов: «Инна Викторовна, сегодня на работу не выходим, остаемся дома, позвоните уборщице, чтобы она тоже не выходила, и будьте на связи». Я еще думала: зачем уезжать, если завтра, может быть, на работу.

Анатолий С.:

– Вечером уже стали понимать, что надо что-то делать. А поздно, батенька. И добро бы одни мы, которые безлошадные, не уехали. Ф., семья соседняя – с двумя машинами оставались. И тоже: «Мы не думали, мы не думали». Ну что: одну машину угнали ВСУ, другая при обстреле сгорела. Сами живы, и слава богу.

Сергей Мозговой:

– Мы не пытались уехать. Не на чем, машины нет. Так-то вся улица уехала – почти полтораста человек. Осталось на нашем конце восемь, из них нас четверо. Не просились ни к кому, чтобы уехать. Всем тяжело было.

Елена Демьяненко:

– Многие люди, которые нам зимой соседями по теплу стали – это когда в подвалы утепленные перелезать стали, без них ночью замерзнешь, – то же самое говорили нам про «почему из Суджи не ехали». Даже не потому что работа, а больше про хозяйство: куры–утки–свиньи. Коровы даже у людей были – это у городских-то...

Геннадий Б.:

– Я не думал даже, что столько скотины вокруг нас держали. Все же Суджа наша – город, небольшой, но старый, почтенный. Курей, как мы – ну это святое, но так много чтоб свиней, коров… Многих это задержало. Смешно сейчас звучит, может – по сравнению с остальным. Но во многих случаях получилось так, что скотина повязала людей.

Перед захватом

Анатолий С:

– Еще три дня пешком люди шли из Суджи. Рисковали. Сам же так: выйдешь на дорогу – ни души. Никто не идет – значит, либо уезжать поздно, либо ходить по улице опасно. В дом вернусь, дальше не рискую: незачем.

Дмитрий Мозговой:

– Мама у нас с Сергеем старая, ноги не ходят. Ну донесли бы мы ее втроем – я, брат, батя – до круга [на выезде из Суджи]. Ну может не грохнули бы нас, как с другими бывало – кого по дороге, кого уже там. А дальше–то идти было как? До Курска [100 километров] пешком?

Инна Демьяненко:

– На четвертый день идет мимо нашего дома сестра сотрудницы, Людмила. С сумкой, с поклажей: «Иду на эвакуацию к зданию [Суджанской] районной администрации, к 11 часам назначено» – видимо, кто–то узнал, другим сказал, по цепочке пошло. От нас, от привокзальной части – километра два до исторической части города, где администрация. Она, Людмила, подождала нас, мы с Леной что–то в сумки побросали из вещей, дом закрыли – ну, и пошли.

Елена Демьяненко:

– 9 августа это было – день святого Пантелеймона, поэтому помню.

Инна Демьяненко:

– В администрации полуподвал был. Людей там становилось все больше и больше – все два дня, которые мы там были. Сидели, ждали автобус – не случилось. Вот там нахлебались войны конкретно. И снаряды по администрации били украинские, и дронами. Впервые увидела наших раненых солдат – их приносили туда же, в полуподвал, доктор делал операции.

Геннадий Б.:

– Несколько дней там ночевали, да. Потом солдаты перевели нас в подвал интерната – это неподалеку. Потом сказали нам: «Вот рассветет – и расходитесь по домам». Солдаты ушли, забрали раненых. Это было 13 августа. Мы возвращались, а в городе уже были ВСУ.

Август. Враги на улице

Инна Демьяненко:

– Мост, сказали, взорван был – но это слух был, мост только в этом году разрушили. Мы поэтому дальней дорогой по домам пошли. В нашем случае – через три блокпоста, уже украинских. Было вежливо: «Здравствуйте – здравствуйте. Далеко ли идете? Из укрытия, по домам. Ну, идите». Благополучно дошли домой – двери–ворота открыты, всюду либо досмотры, либо уже войска украинские стоят.

Сергей Мозговой:

– У нас по соседству [боевики ВСУ] встали. Посмотрели документы и телефоны, вернули и то, и другое. Тут нам повезло – потом уже сказали, что у каких–то оставшихся забирали все, в том числе и телефоны. А у других – нет. Война – это еще и про то, кому как повезет.

Елена Демьяненко:

– Спросили, почему не уехали – ведь «тут нэбэспэчно». Мы и без них знали, что небезопасно. Предлагали эвакуацию в Россию через Сумы. Мы побоялись. Страшно же совсем: приедешь в Сумы – и где окажешься? Так и жили. С 13 августа по 13 марта.

Анатолий С.:

– Наделали они много горя. О зверствах – и о том, что они совсем рядом были – мы только здесь начали узнавать. Через какие испытания нашим людям пройти пришлось. Кого–то убили, над кем–то издевались, насиловали. В одном селе, в другом, в третьем…

Елена Демьяненко:

– В Куриловке знакомый у нас есть, Коля Кузнецов. Он меня за несколько дней до всего в больницу возил. Убили они его в голову, и маму его. Просто так.

Инна Демьяненко:

– Одна наша женщина-соседка вышла – и с концами. Это пятого декабря было. Нашли потом один только платочек, самой нет до сих пор.

– Чаще всего, – отмечает психолог Татьяна Карташова, – наши освобожденные говорят о своем доме, что остался [в Судже]. И те, кто не знает, что с домом. И те, кто знают, что дома нет, вещей нет, что разграблено все. И те, кто знает, что все более-менее благополучно.

– Мне плохо, потому что коты там, дома остались, – говорит Инна Демьяненко. – Один свой кот, второй [за время оккупации] прибился – теперь два одинаковых, второй поменьше только. Тяжело от этого, плакать даже начинаю, как подумаю. Одушевленные же они…

Дом сестер Демьяненко, по их оценке, не особо пострадал ни в августе прошлого года, ни в начале нынешнего – когда вновь пошли обстрелы улиц Суджи. А минус выбитые окна, завалившийся угол и немного отсутствующая крыша – так это у всех, говорят сестры.

– Вокруг – там пожар, тут пожар, – вспоминает Елена Демьяненко. – Утром из подвала, где зимой ночевали, идешь – трусишься: Господи, пусть дом целый останется, пусть целый. Приходишь – ффух, выдох...

– А у тех людей сгорело, – продолжает Сергей Мозговой. – А у вон тех разнесло прилетом. И думаешь, когда твоя очередь будет. Но – все же – у себя дома думаешь, не где-то. Уже легче. Даже когда без связи.

Без связи

Геннадий Б.:

– Телефоны еще шестого [августа] перестали работать. Вся сотовая связь. Ни я не мог позвонить, ни мне – бесполезен стал телефон.

Инна Демьяненко:

– Я трубку выключила прямо в первый день. Чтобы у батарейки был запас, чтобы не разряжалась. Кто-то первое время, пока запас был, снимал то, что вокруг происходило, я знаю. Я бы не стала, даже если бы не боялась. Это такая жуткая память, что – ну ее, не хочется с собой тащить.

Елена Демьяненко:

– Было время там, вот давайте честно совсем – мы все думали, что про нас забыли, что не нужны мы никому. Неделя прошла, месяц, второй, третий… Не знали, когда закончится, предпринимают ли что–нибудь для нашего спасения. И что думать?

Анатолий С.:

– Те, у кого радио было – тем легче. Но для приемничков большие батарейки нужны, а это дефицит. И у нас около вокзала не ловило. В августе–сентябре немного послушали – через то, что оставалось от батареек, – но уже только украинское ловилось.

Геннадий Б.:

– Нам повезло: и батарейки были, и мы на своем конце [Суджи] ловили Россию. Узнали, что выбрали Трампа. Что губернатора [Алексея Смирнова] поменяли на [Александра] Хинштейна. Про убийства в Николо-Дарьино слышали – где наших земляков ВСУ расстреливали. Не верили, как так может быть.

Сергей Мозговой:

– А так – неприятно было, что не знаешь, что происходит, и когда закончится. Вот на таком уровне примерно все знание, вся связь с, ну скажем, большой землей – кто что услышал, с кем когда пересеклись на улице, тот чего–то и сказал...

– Очень осложняло жизнь, – подтверждает брат Сергея Мозгового Дмитрий. – Хуже даже, чем с едой.

– Ну магазинов не было никаких, вы же понимаете, – говорит Инна Демьяненко. – Не работало ничего все месяцы там.

– Зато воды вот вдоволь, – говорит ее сестра Елена. – Колодец был рядышком, спасение наше.

– С погреба ели свое. Хватило. Картошка, с банок всего вдоволь. Закрутки, – говорит Дмитрий Мозговой. – Хлеба нет. Ну так мы без хлеба...

Без хлеба

Инна Демьяненко:

– Хлебцы были из магазина первое время. А потом на соседней улице женщина стала печь хлеб. Очень хорошая, Надежда Геннадьевна. Мука была, потом ей носить стали, кто мукой богат. Ни за хлеб денег не брала, ни за молоко – у них с мужем корова была. Даже когда они теленка зарезали, за мясо ничего не брали – только чтобы все поели поскорее…

Анатолий С.:

– Картошку выкопал. Помидоров навалом, консервация своя. Мяса – только не ленись. Хочешь режь, хочешь выкармливай и режь. Утки, гуси, куры повсюду бродили. Брошенный скот, птица – тут без проблем.

Инна Демьяненко:

– Кормить скотину чем? А зерном. При «Пятерочке» много оказалось. Нет, не в той, про которую теперь вся Россия знает, оказывается. У нас их много, «Пятерочек». Вот около одной из них склад, а в нем зерно фуражное было, очень много.

Геннадий Б.:

– Так-то мы сначала и продукты в этих «Пятерочках» набирали. Консервы, печеньки, чай. Люди берут – и ты сходи. Мы вот, я и соседи мои, поздно кинулись – долго боялись выходить, а как вышли, там уже мало осталось всего.

Елена Демьяненко:

– И потом, люди разные. Кто понемножку брал, как мы с сестрой: того две баночки, того три – шпрот, к примеру. Одну на Новый год съели, другую позже, третья до освобождения дотянула… Старались, чтобы всем хватило, кто после нас придет. А кто–то все сгребал: видит 20 банок – хап, и себе.

На эту тему
• Разгром ВСУ в Курской области отразится на всей линии боевого соприкосновения
• Российские войска создают в районе Сум контуры будущей «буферной зоны»
• «Если жив, то там классно». Как СВО превращается в семейное дело

Инна Демьяненко:

– Комендатура украинская была – в центре города. В октябре пошли пропуск брать. Узнали от тех, кто рядом: тот взял, тот взял – ну и мы пошли. Пришли, а там еще и гуманитарный паек давали. Сейчас вспомню. Килограмм сахара, пакет муки, макароны, сгущенка, чай, вафли-халва...

Елена Демьяненко:

– В первый раз была запечатанная коробка, где была даже палочка колбасы. Все остальные разы – раскрытые коробки, уже без колбасы. Три раза за семь месяцев получали, больше ничего.

Геннадий Б.:

– Дронщики ВСУ у нас рядом жили, так нам давали хлеб несколько раз. И сыр. И фонарь зарядить. Что было, то было. Говна больше гораздо, не сравнить, но и это было.

Анатолий С.:

– Чеснок вот ел. По головке в день из своих запасов. Очень боялись вдруг заболеть – все, не только я. Заболел старик вроде меня или старше – значит, скорее всего, умер.

Без тепла и света

Инна Демьяненко:

– Мы однажды лампу старую нашли, нужен был керосин. Один раз нам соседняя улица выделила бутылочку, граммов триста – радость была: свет ровный, спокойный, глазу хорошо.

Геннадий Б.:

– Спалили все свечки, какие были. Вру: три остались [к моменту освобождения] – опять же, экономию какую завели, жесточайшую. У меня фонари были, но все только через подзарядку; бесполезные.

Елена Демьяненко:

– В нашем подвале, где мы с соседями ночевали – когда холода пошли, тогда стали вместе собираться, где теплые места есть, – даже была… ну, читательница – Любовь Николаевна. Сама из Ижевска, но суджанка. К семье летом приехала, настигло 6 августа, выехать не смогла. Сидела в подвале с фонариком по вечерам – и читала. Так было батареек жалко, не представляете. И читала-то – Донцову… Все нормально у нее сейчас, в Железногорске [в пункте временного размещения] живет.

Геннадий Б.:

– Дровник у нас был большой. Хватило на многих. Доски, все, что можно распилить ножовкой – тоже в ход пошло. Дров даже [к освобождению] осталось немного – мы же экономили, не знали, когда все кончится.

Елена Демьяненко:

– До октября мылись на улице. Вода нагревается в бутылках пятилитровых, и даже голову можно на улице помыть. Повезло очень: никогда еще такая теплая погода осенью у нас не была.

Дмитрий Мозговой:

– Часы – настенные. Счет дням был по отрывному календарю. Мы в киоске брошенном взяли – газеты на растопку и календари.

Анатолий С.:

– И у меня, и у соседей моих вместо плиты – костер, костер, костер. Закоптили все кастрюли и чайники. Один раз в день разведешь огонь – и вот горячая пища. Больше нельзя: экономия же [топлива], непонятно, когда все закончится. Суп съел, если что осталось – кастрюлю в погреб. Чай в термос можно налить – вот тебе почти весь день горячее что-нибудь. Зимой холодно, зато проблем с хранением пищи нет.

Инна Демьяненко:

– Я была в своей редакции в октябре. На третий месяц [оккупации]. Дошла дотуда, пролезла в окно, оно разбитым было – дверь в редакцию была закрыта, крепкая, пытались погнуть да бросили. Страшно было залазить, так стекла разбитые торчали, боялась пораниться. Забрала из своего кабинета туалетную бумагу, мыло, масла растительного бутылку, пачку стирального порошка. Кофту теплую взяла. Кофта очень зимой выручала, когда все на себя надели, что можно. По редакции пройти побоялась – вдруг растяжка или сюрприз другой неприятный.

Анатолий С.:

– Надоело жутко, чтобы все время одетым быть. Осенью да зимой – ходишь одетый, спишь одетый. Гадостное ощущение, хуже только смерть себе представлять.

Возвращение к жизни

Елена Демьяненко:

– В марте мы идем по улице, видим – мотоциклист. Приглядываемся – на нем красные повязки. У ВСУ синие, а на нем красные. Значит, наш! Он нам посигналил, помахал – мол, «да, мы вернулись, привет, дорогие». Чтобы мы не стояли как бедные родственники на дороге, чтобы утвердились в мысли: плохое кончилось. Или уже кончается.

Инна Демьяненко:

– 11 марта, получается, российские солдаты сказали, чтобы готовились к эвакуации. 12 марта пришли – «Пора, быстренько собирайтесь». У нас мало кто отказался.

Анатолий С.:

– Как приехал, как зарядил телефон, как включил – а ничего на него не падает. Оказывается, надо было приложения заново переустановить, потому что большой перерыв был. Сделал – блям-блям-блям, блям-блям-блям, с августа и до октября примерно: «Где ты?» «Что с тобой, появись». Всем ответил, и родне за границей тоже. Они в Сумах, родные мои – как у многих у нас в Судже: больше в Сумах, чем в Курске. Почему и фамилию свою не говорить прошу.

Сергей Мозговой:

– От телефонов отвыкли, от телевизоров отвыкли. Думали, не сможем с трубками управиться. Но все быстро вернулось.

Елена Демьяненко:

– Мне группа [инвалидности] за семь месяцев пришла. Ровно на эту сумму увеличились денежные средства. Хотя люди волновались, были разговоры, что не дадут нам пенсию как без вести пропавшим. Но нет. И другие деньги, которые 65 тысяч для беженцев и освобожденных, – исправно капают.

Инна Демьяненко:

– Зарплату получила на днях. Половину за месяц, чуть больше. Чистыми где–то 20 тысяч зарплата. Надо потом узнать, будет ли за те семь месяцев. Хорошо бы, чтобы была.

Геннадий Б.:

– Не хочется долго в унынии пребывать. Тяжелое состояние. Хочется свет поскорее в жизнь запустить. Семь месяцев – долго очень для жизни во мраке. Я не про электричество сейчас... Перезваниваемся с соседями, чтобы узнавать, как они. И еще – кто какие справки собрал уже. Рассказываем, подсказываем друг другу. Все за месяц очухались в целом. Кто хочет мстить, кто не хочет. Но все благодарят, что закончилось.

* * *

Список тех, к кому у вернувшихся заложников свои счеты – достаточно велик.

– К Зеленскому зло есть, – говорит Инна Демьяненко. – К тем, кто Россию в крови обвинял три года назад [в Буче], а сам нас убивал – есть. А эти, остальные кто? Исполнители...

– Мы думали, что мы под защитой, –формулирует Геннадий Б. – А оказалось, что… Хочется, чтобы за это отдельное, хорошее наказание было.

– Когда перед всем в Суджу цирк бродячий приезжал, по улицам машина все ездила: «Приехал цирк, приехал цирк» — вспоминает Анатолий С. — А когда эвакуироваться надо было, никто по улицам с громкоговорителем не ездил. И не говорил «немедленно уносите отсюда ноги».

– Автобусы в августе стояли заправленные, десять или больше, – указывает Елена Демьяненко. – ВСУ их позабирали. А можно было на них людей вывезти, если бы команда была…

– Натерпелись в итоге, но не страху, – подытоживает свои семь месяцев оккупации Сергей Мозговой. – Когда стреляют – страшно, конечно. Когда дома горят – страшно. Ну так это не все же время, а иногда. Бояться некогда, жить надо было. Себя блюсти да дом вести.