Украинский поэт и драматург из города Ровно, выпускник московского Литературного института, шестидесяти лет от роду по имени Александр Ирванец пожаловался недавно в запрещенной соцсети, как ему больно и страшно, когда в Сети даже единомышленные ему блогеры, авторы и авторки переходят на русский. О похожих симптомах писала и некая киноактриса Ирина Островская. Ей причиняет страдания, что на русском языке говорят и пишут до сих пор люди из украинского театрального агентства.
Эти переживания тут же обнародовало киевское интернет-издание «Апостроф», основанное аккурат в 2014 году и существовавшее до сих пор на деньги злополучного USAID.
Если верить «Апострофу», Ирванец буквально заходится от печали и отчаяния:
«Кто-то перескажите им (людям, переходящим на русский язык), что после каждой подобной фразы где-то в Ровно тихонько плачет маленький писатель-пенсионер. Потому что, что еще делать?!».
Конечно, беднягу стоило бы пожалеть. Действительно, украинское общество и, тем более, его «творческая элита» сами себя довели до такого состояния. Безумие стоит при дверях. И «маленький плачущий пенсионер» – фигура на границе комикса и саги, и уж точно на пороге веселой лечебницы. А там и соматические боли случаются, порой совершенно невыносимые. Медицина охотно описывает такие случаи.
От подобных страданий за версту разит удивительной местечковостью и узостью кругозора. Трудно представить себе, что в русском Крыму, в Донецке или Луганске кому-то становится больно, если человек в разговоре переходит на мову. Наоборот, ему скорее всего улыбнутся, а если знают и понимают украинский, с удовольствием поддержат двуязычный разговор.
Я помню, как меня поразило в ДНР, в многострадальной Ясиноватой поздней осенью 2022 года, что в городе, к тому времени уже восемь лет жившем под украинскими обстрелами буквально в нескольких километрах от линии фронта, в местном краеведческом музее, созданном, кстати, уже во время войны, была представлена великолепная экспозиция украинской народной культуры. И ни ветеранам Новороссии, навестившим вместе с нами этот музей, ни местным жителям исстрадавшегося города не было от этой экспозиции больно или неловко. Наоборот, она казалась совершенно естественной, в том числе и в сердце трагической братоубийственной войны.
Люди не собираются расставаться с прошлым, жили и живут надеждами на будущее, где окажется место всем языкам и традициям, всякому дому и всякому очагу.
Заявления же Ирванца и ему подобных не просто полны удивительно душной и полной «вечно-бабьего», – как сказал бы Бердяев, – ксенофобии. Они выдают глубочайший провинциализм и местечковый комплекс. Так неуверенная в себе женщина готова устроить скандал, если заметит, что ее возлюбленный или спутник жизни рассматривает фотографии или видео записных красоток. Она заранее убеждена, что хуже них, и никогда, ни при каких обстоятельствах ничего не сможет с этим поделать. И рыдает от бессилия, ну прямо как наш «маленький пенсионер из Ровно».
А ведь великоросская и малоросская культуры веками существовали рядом. Ничто не мешало русским поэтам любить украинские песни и переводить Ивана Котляревского, Григория Квитка-Основьяненко, Тараса Шевченко и неизбежную Лесю Украинку. Тем более это было приятно и полезно в советское время, когда культурное многоязычие и диалог только обогащали национальные литературы, а интерес к ним поощрялся и подогревался центральными властями.
Тот же Ирванец учился в Литературном институте, ему никто там не запрещал говорить и писать как по-украински, так и по-русски. У меня нет никаких сомнений, что и на личном уровне многие его сокурсники из разных уголков России и республик бывшего СССР горячо интересовались украинской народной традицией, поэзией и бытовым укладом родной для Ирванца Западенщины, внимательно слушали его и давали выговориться и «на языке оккупантов», и на ридной мове.
И вот, видите ли, теперь, столкнув наши народы в кошмар братоубийственной ненависти и отчуждения, которая во многом на совести подобного рода литераторов и деятелей культуры, эти люди впадают в ступор от одного только звука русской речи. Не позавидуешь. Но и поделом.
На самом деле история знает множество подобного рода примеров, когда из возникавшего по разным причинам этнического отчуждения знаменитые культурные центры становились глубокой провинцией или в лучшем случае музеем былого величия.
Ярчайший образ тут – Прага. Город, бывший одним из центров европейской интеллектуальной жизни в позднее Средневековье и в Новое время, в позапрошлом и первой половине прошлого века, в одночасье стал глубокой провинцией после исхода оттуда немецкого населения и изгнания немецкого языка.
Трудно себе представить, но до Второй мировой войны нынешняя чешская столица была на 60% немецкоговорящим городом. Жестокость изгнания немцев из Чехии во второй половине 40-х годов поразила даже видавшее виды советское руководство и командование. Тогда для многих немецких семей переход в зону, которая находилась непосредственно под советской администрацией, становился единственным шансом на спасение. В самой же Праге действовали абсолютно ксенофобские законы по нюрнбергскому, но перевернутому с ног на голову образцу. Тому же Ирванцу и его единомышленникам они бы понравились – знакомый нацистский почерк.
- Песни на украинском языке предложили не удалять из российских музыкальных сервисов
- Украинцы стали массово обращаться за российским гражданством в США
- Владимир Путин подвел итоги года
По декретам Бенеша все немцы обязаны были носить нарукавные повязки с буквой N. Велосипеды, автомобили, мотоциклы и другие транспортные средства, принадлежавшие немцам, подлежали конфискации. Лицам немецкой национальности запрещалось посещать публичные места и рестораны, немцы подлежали регулярной регистрации в районных органах внутренних дел и лишались свободы перемещения по стране, за пользование радио и телефоном немцы подлежали расстрелу, для посещения магазинов немцам отводились отдельные часы, разговоры на немецком языке на улицах карались смертным приговором, немцам было запрещено ходить по тротуарам.
…Что ж, немцы покинули Прагу, сполна заплатив за преступления соотечественников в годы войны. Теперь чешская столица – туристский центр, где ничего значительного в культурном отношении не возникло за три четверти века и где главной достопримечательностью современности стала пивная. Правда, с недавних пор, – скажем для справедливости, – еще и совершенно уникальная чешская украинофилия и русофобия. Подобное тянется к подобному.
Не менее печальная судьба постигла после крушения СССР прибалтийские столицы и университетские города – просто масштаб меньше. Когда-то в советское время там были интересные центры синтеза культур, со своими школами и укладом, дававшие крупные фигуры в области гуманитарной науки, литературы, кино, музыки, искусства как на национальных, так и на русском языке. Ныне же – это просто опустевшие города, где официанты обращаются к тебе по-английски.
Последнее, вероятно, и есть величайшее достижение их независимости.
Подобный путь, вероятно, ждет и ту часть Украины, которая при неудачном раскладе может быть предоставлена своей судьбе. Что, если брать чисто культурные процессы, очень печально, потому как самое интересное рождается на стыке, в диалоге и трансформации.
И только «маленькие пенсионеры из Ровно» костьми готовы лечь, чтоб никакого диалога и трансформации больше никогда не случилось.
Однако дело ненависти и отчуждения обречено. Приходит род, и проходит род – как сказал Экклезиаст. Морок не вечен. Настанет день, и всё к нам вернется.
