Почему нет названия у новой эпохи

Мы часто вспоминаем знаменитые столыпинские слова про «двадцать лет покоя для России». Но сейчас, когда в очередной раз стало кристально ясно, что они, эти двадцать лет покоя, нам не светят, я осознала, что за мою жизнь – уже не очень короткую, но пока еще и не слишком длинную – я вместе со страной прожила несколько радикальных смен исторических периодов.

Мое детство пришлось на эпоху застоя. Потом была перестройка, за ней – лихие 90-е. Затем пришел Путин – и довольно быстро началось то, что принято называть путинской стабильностью. Обычно это время принято ассоциировать с отползанием России от края пропасти, но на самом деле на этот период пришелся и впечатляющий рывок в развитии страны. Просто находясь внутри того времени, мы во многом продолжали мыслить и чувствовать категориями катастрофы и упадка – столь ужасающими для страны оказались поздне- и постсоветские годы. Сейчас же, оглядываясь назад, невозможно не видеть, какой колоссальный путь прошла Россия с 1999-го к 2014 году.

И да, с 2014 года мы ведем отсчет новой эпохи. Правда, есть две небольшие проблемы, которые указывают на третью – куда более масштабную и серьезную.

Во-первых, восемь лет – не такой уж маленький срок и для человеческой жизни, и для современной политики, мчащейся на фантастических скоростях, а у нас за эти годы так и не появилось устойчивого названия для этого нового периода. Это особенно поразительно, учитывая грандиозность изменений, которые нам пришлось в ходе него пережить. Чаще других используют какие-то «пост-крымские» определения, но даже они в последнее время в ходу редко, поскольку очевидно, что название это не очень удачное, так как не передает сути времени.

А во-вторых – и это, пожалуй, даже более важно, – не вполне понятно, 24 февраля 2022 года начался какой-то новый исторический период или же мы продолжаем жить в том же, что жили предыдущие восемь лет. Конечно, допустимы и имеют свои обоснования оба подхода. Для кого-то начало специальной военной операции на Украине и последовавшие события в отношениях России с Западом ознаменовали столь кардинальный сдвиг в мире, что у людей ощущение наступившей новой эпохи. Для других же нынешние процессы органично вытекают из событий предыдущих лет – мы просто вошли в очередной, давно прогнозировавшийся и намного более жесткий, нежели предыдущий, виток глобальной эскалации. С этой точки зрения говорить о каком-то новом историческом периоде действительно не очень правильно.

Кстати, в пользу второй версии говорит и отсутствие названия у времени после 2014 года. Все-таки когда что-то остается у нас за спиной, нам иногда легче объективно взглянуть на прошедшее, осмыслив, что же это было в своей сути, и дать ему имя.

Практически все перечисленные мной названия эпох возникли в их процессе – это касается и застоя, и перестройки, даже про стабильность как базовую характеристику путинской системы начали говорить уже во второй половине нулевых. Исключение в этом перечне одно – лихие 90-е. Тогда, когда мы их переживали, всеобщим было осознание катастрофичности происходящего, но название из глубин общественного подсознания поднялось и закрепилось уже позже, постфактум. И, наверное, это закономерно: когда на людей обрушивается подобный катаклизм, не до общественной рефлексии по поводу его названия.

И вот тут есть некоторое сходство 90-х с современностью – в смысле не катастрофичности, а масштаба вызова, стоящего перед страной. Только тогда мы просто всеми силами выживали в момент национальной трагедии, а теперь перед нами стоит задача настолько грандиозная, что невольно чувствуешь бегущий по спине холодок. Мы привыкли себя ощущать обычными людьми, стоящими на плечах титанов, наших дедов и прадедов (для некоторых – отцов). Тех, кто вынес на себе нечеловеческий ужас великой войны, сражался и победил в ней, оставив нам в наследие мир, в котором мы живем уже почти восемьдесят лет.

Современного человека редко можно упрекнуть в низкой самооценке, да и нынешнему российскому обществу есть чем гордиться, что поставить себе в заслугу: в том, что Россия выжила и возродилась после 90-х, есть частица вклада большинства тех, кому сейчас больше 35 лет. Но все-таки сравнивая себя с предками, нам трудно избежать выводов не в свою пользу. Мы выглядим слишком благополучными, изнеженными и слабыми на фоне тех, чьи портреты мы несем в Бессмертном полку. Мы пытаемся представить себя на их месте в 1941-м – и боимся, что не справились бы, как они.

До недавнего времени эти сравнения казались глубоко умозрительно-теоретическими. Вот только последние два месяца заставили осознать всех, что мы сильно заблуждались по поводу их умозрительности. Запас прочности системы, которую создали для нас деды, окончательно исчерпан, она подошла к своему концу – и на нашу долю выпал ровно тот же жребий, что и им: борьба за переустройство мира, где России противостоит коллективный Запад. И это действительно пугает, потому что у нас в генетическом коде прошита память о той, предыдущей, войне.

Хочется верить, что на этот раз все будет не так страшно, как в прошлый, но каждодневно все шире разворачивающийся маховик конфликта выглядит жутковато. Причем совершенно очевидно, что все еще только начинается, и можно лишь догадываться, какую форму и масштабы он в конце концов приобретет. А значит, любую рефлексию о сути, природе и состоятельности современных поколений пора оставить до лучших времен. У нас нет иного выбора, кроме как быть достойными своих предков – делать свое дело, стоять на своем, бороться за свою страну, за то, во что мы верим.

А название для времени, в котором мы сейчас живем, обязательно появится.