Владимир Путин поручил Минобрнауке совместно с РАН разработать комплексную программу всестороннего этнографического исследования русского народа. Для многих это поручение стало неожиданностью. Изучать традиции и ценности собственного народа, его песни, пословицы, обычаи и обряды – это же так естественно. Разве такие исследования раньше не велись?
Тут-то и кроется главная закавыка. Дело в том, что такие исследования, конечно, велись. Но проходили они довольно специфично. Институт этнографии и антропологии при Академии наук был создан еще в 1933 году и с тех пор исправно работал, получая госфинансирование. Казалось бы, главным направлением научной работы этого института должно быть изучение русского, то есть государствообразующего народа СССР. В реальности все было далеко не так.
1933 год – это время, когда во всех национальных регионах жестко насаждались национальные языки, когда на Украине детей заставляли учиться на украинском, русские лингвисты создавали письменность для многочисленных народов, не имевших своего письма, русские же переводчики создавали тем же народам литературные традиции разной степени великости.
Институт этнографии АН СССР занимался чем угодно, но не изучением русского народа. Только в 1944 году в институте появился восточнославянский сектор, который, впрочем, занимался исследованием «культуры и быта колхозного крестьянства». То было еще более прекрасное время, когда на экранах большого советского кино колхозники пели и плясали вокруг ломящихся от яств столов и сочинялись изумительные романы о счастье колхозной деревни. А между тем Федор Абрамов писал в дневнике после ХХ съезда КПСС: «Программа строительства громадная. Но как будет жить народ? Доход колхозников к 60-му году вырастет на 40%. Каких колхозников, по отношению к чему? В Верколе получили на трудодень 200 гр. Неужели в 60-м получат 280?». 200 гр. – это двести граммов хлеба, если кто не понял.
Крестьянство оказалось буквально распято между сусальным образом, принятым в советской культуре, и реальностью деревенской жизни, о трагедии которой говорить было строго запрещено. «Стиль советской деревни выстраивался из стилизованных под фольклор песен, исполняемых хором имени Пятницкого и Людмилой Зыкиной, – пишет современный российский фольклорист Светлана Адоньева. – Но для советских людей, которые жили в деревне, нормативный образ деревни был как костюм с чужого плеча».
Откуда же взялся такой противоестественный бред, спросите вы? Но ничего противоестественного в этом не было. Как мы помним, большевики – это левая идея в ее самом максималистском воплощении. Это прежде всего интернационализм и равенство наций вплоть до права на самоопределение. Словом «народ» большевики активно пользовались, но вот только имело оно для них чисто либеральное значение – нация, состоящая из равноправных граждан. Ко всему этому добавлялась борьба с «великорусским шовинизмом» и трудолюбивая политика «коренения» разных национальностей на территории многонационального СССР.
Советская этнография была просто вынуждена выполнять политический госзаказ – показывать процветание колхозных деревень и национальное многообразие СССР. Само словосочетание «русский народ» воспринималось как подозрительно шовинистическое и скромно пряталось под определением «народы европейской части СССР».
Подлинный научный интерес к русской культуре стал возможен только с начала 1980-х годов. И только в 1986 году в московском отделении Института этнографии и антропологии наконец появился специализированный отдел этнографии русского народа.
Вроде бы разум победил. Но не торопитесь.
Левая идея никуда не делась. Она просто видоизменилась и переориентировалась на «борьбу с режимом». Теперь этнографы выполняли другой заказ и тоже сугубо политический – показать, как советская власть уничтожила крестьянство. Теперь они работали как профессиональные антисоветчики.
- «Прямая линия» Путина стала обязательной частью новогодних праздников
- Путин поручил создать этнографическую программу изучения русского народа
- В НЦ «Россия» стартовал II Екатерининский форум
И что же мы имеем на сегодняшний день? Когда работала над статьей о писателях-деревенщиках, я связалась с несколькими ведущими этнографами, специализирующимися на исследованиях русской традиционной культуры. Я обратилась к ним с простым вопросом: «Какой образ русского народа существовал в советской и постсоветской литературе?». Их реакция меня поразила. Все они, не сговариваясь, ответили мне резким отказом. На вопрос «что происходит?» я получила совершенно неожиданный для меня ответ: «Мы не мыслим в категориях «русский народ».
В тот момент это казалось полным нонсенсом. Как люди, всю жизнь путешествуя по русским деревням, общаясь с сотнями представителей этого самого русского народа, обходятся без этого очевидного понятия? Но все оказалось вполне логичным. Ответ крылся не в этнографии, а в политике. Все дело в разнице идеологий. Левые – это про нации, интернационал, равенство, гражданство и единообразие. Правые – это про народ и уникальность. Любая победа левых будет означать полное искоренение понятия «народ» в научном обиходе.
Народ, с точки зрения правого дискурса, это этнос, осознавший свою историческую миссию. Именно народ, несущий внутри себя некий мировоззренческий универсум, часто противоречивый, но целостный, оказывается способен к историческому и политическому творчеству, создает государство, определенную форму власти, экономический уклад, культуру, ценности, законы. В этом контексте признание за русскими статуса народа, причем народа государствообразующего, для левых идеологов означало признание специфики государственного устройства, им порожденного.
Россия другая, не такая, как Европа. Эта перспектива леваками всегда категорически исключалась. Россия должна стать такой же, иначе ее надо просто уничтожить.
Русский неолиберализм, с которым мы напрямую столкнулись в начале 1990-х, был продолжением ленинского извода большевизма. Та же левая идея, только в профиль. Какой русский народ? Нет такого народа. Так что отказ этнографов от этого понятия говорит многое не только о самих этнографах, но и о том, как устроен левый политический дискурс вообще.
Зачем я все это пишу? А затем, чтобы мы лучше понимали, что, собственно, только что сделал президент России. Речь идет не о призыве записывать старинные русские песни и свадебные обряды. Речь идет о радикальной смене политического дискурса. Это важнейшая веха на пути окончательного отказа от неолиберальной идеологии. Это возврат к нормальному, исторически естественному существованию России, которое было прервано в 1917 году. Мы возвращаемся к самим себе, к праву выбирать собственную судьбу, отстаивать свою свободу и жить так, как хотим мы сами.
