В XXI веке цивилизационный подход к истории и нашему актуальному бытию стал притчей во языцех. С легкой руки Хантингтона мы размышляем о Clash of Civilizations, на тему цивилизаций проводятся крупные международные политические и культурные форумы, научные круглые столы и конференции. И разумеется, самый важный для нас вопрос – о русской цивилизации, о ее характерных особенностях, выделенных отличиях. Как так вышло, что мы – не они; не «они» – Запад, не «они» – Восток? Где лежит линия отделения и почему она для нас существенна?
В силу географии и истории русская цивилизация – предельная, она – на границе (возможного). Одно мгновение, опоздание, срыв – и будет поздно.
Еще в «Слове о законе и благодати», первом значительном памятнике русской литературы, митрополит Иларион вспоминает евангельскую притчу о работниках одиннадцатого часа, ставшую сердечным средоточием Пасхального послания Иоанна Златоуста, которое читается в каждой православной церкви в ночь на Воскресение Христово.
«Царство Небесное подобно хозяину дома, который вышел рано поутру нанять работников в виноградник свой, и, договорившись с работниками по динарию на день, послал их в виноградник свой; выйдя около третьего часа, он увидел других, стоящих на торжище праздно, и им сказал: идите и вы в виноградник мой, и что следовать будет, дам вам. Они пошли. Опять выйдя около шестого и девятого часа, сделал то же. Наконец, выйдя около одиннадцатого часа, он нашел других, стоящих праздно, и говорит им: что вы стоите здесь целый день праздно? Они говорят ему: никто нас не нанял. Он говорит им: идите и вы в виноградник мой, и что следовать будет, получите. Когда же наступил вечер, говорит господин виноградника управителю своему: позови работников и отдай им плату, начав с последних до первых. И пришедшие около одиннадцатого часа получили по динарию. Пришедшие же первыми думали, что они получат больше, но получили и они по динарию; и, получив, стали роптать на хозяина дома и говорили: эти последние работали один час, и ты сравнял их с нами, перенесшими тягость дня и зной. Он же в ответ сказал одному из них: друг! я не обижаю тебя; не за динарий ли ты договорился со мною? возьми своё и пойди; я же хочу дать этому последнему то же, что и тебе; разве я не властен в своем делать, что хочу? или глаз твой завистлив оттого, что я добр? Так будут последние первыми, и первые последними, ибо много званых, а мало избранных». (Мф. 20:1–16).
Об этой же притче много размышлял и историк Георгий Федотов в своей знаменитой книге «Святые древней Руси», написанной в период между двумя мировыми войнами, в предчувствие величайших испытаний, которые должны были выпасть на долю России и всего мира.
…Как работники одиннадцатого часа, самые молодые на Пасхальном пиру, мы – наследники глубочайшей православной традиции, ее изначального послания, великой греческой культуры, «эллинизма, воцерковившего античность», – как говорил блистательный русский философ и богослов конца прошлого века Евгений Андреевич Авдеенко. Наследники великолепной Византии с ее государственностью, ролью Церкви, искусством, долгое время устремленными только ввысь, сквозь тяготы жизни, напрямую к смыслу. Эта линия преемства нашла отражение в концепции Москвы как Третьего Рима, еще одной блуждающей идеи нашего соборного (то есть собранного со всех) сознания.
В русском мире эта встреча, пограничье – старого и молодого – стоит особенно остро. В одной из своих последних лекций их союз блестяще проиллюстрировал Лосев, показавший, что вечность – есть вечная юность, а вечная старость – Кощей Бессмертный.
Эта черта осталась за нами и в XVIII–XIX, и даже в XX веке, когда мы восприняли западные формы. Даже коммунизм, чисто западное явление, мы обратили в совершенно русское, с его зияющими высотами, ужасом и прорывом, разбитыми судьбами и упоительной возможностью жить иначе.
В силу этой встречи – молодости и универсальной корневой традиции – Россия остается страной парадокса и ни в коем случае не может стать страной закона и правила. У нас так хорошо, потому что так плохо. Глеб и Борис – страстотерпцы, отказавшиеся от сопротивления, считаются первыми покровителями русского воинства.
При этом наша земля – просто волей расположения на карте – страна землепроходцев, территория открытого пространства. Здесь всегда есть место для ухода, побега внутрь, поэтому нет и не может быть жесткой социальной иерархии. Так монахи шли за Волгу и обустраивали Русский Север, так крестьяне бежали на юг и обживали донецкие степи, так ушкуйники, а за ними казаки влеклись за Камень, и дошли до последнего предела, конца земли, до океана Тихого. Мы и вправду империя от моря до моря, но не держава завоевателей, а держава землепроходцев.
У нас нет четких правил и не может быть диктата права в римском варианте. Россия – страна общего и общины, но каждый случай в ней на особицу. Нет и не может быть общего мерила для всего и всех.
Главный положительный герой у нас – не праведник, а раскаявшийся грешник. Многие знаменитые монастыри были основаны разбойниками, как, к примеру, Оптина пустынь. Всегда подчеркивалось, что именно разбойник первым после Христа вошел в рай.
Россия алчет справедливости, но лучше всего знает, что она невозможна здесь, долу. Самые страшные минуты национальной истории – когда это знание забывается, захлестывается мутной исторической волной или скорее – западной, не всегда осознанной, пропагандой. Самим присутствием рядом с Западом с его системами кодификации мы обязаны глубочайшими потрясениями нашей истории. Но и он, этот Запад, не всегда виноват. Такова судьба.
Но при этом для самого Запада вторжение русского мира несколько раз становилось подобно ушату холодной воды: Очнитесь! Что с вами происходит? Что вы делаете?
- Философ Дугин призвал к деколонизации русского сознания
- Пантюркисты идут по дороге разочарований
- Россия не может не влиять на мир
Так было со Священным Союзом после наполеоновских войн, отчасти – с русской революцией, на долгое время вернувшей надежду на социальное преображение, отчасти – с великой русской литературой, подарившей большие смыслы западной беллетристике.
Возможно, что-то подобное – несмотря на всё сопротивление противника и оппонента – мы переживаем и в данный исторический момент.
Может быть, именно поэтому Россия и есть самая свободная на свете страна. Здесь свобода не гарантируется от сих до сих, но каждый берет ее себе столько, сколько сможет вынести, не зарекаясь от тюрьмы и сумы.
В общем Россия – всегда граница. Для европейского выкормыша, немца (то есть того, кто нем, или того, кто не мы) – это отчасти еще родное пространство, но уже инаковое. Что русскому по фигу, то немцу смерть – именно так, если не грубее, звучит в реальности знаменитая пословица.
Но и для азиата Россия – только отчасти дорога в Европу. Здесь он еще немного дома, здесь еще можно не чувствовать цивилизационной дистанции.
Немцы и турки – два типа «родных иноземцев», тех, с кем нам нормально, почти хорошо. Остальные – чужаки.
У нас большие переклички и с индийской, и с исламской культурой. Татаро-монгольское наследие в известной степени определило нас – от тяги в путь, в дорогу, в кочевое – через темные места, за великие реки – до того непреложного факта, что сама наша территория (реальная и законная территория Российской империи и СССР) фактически задана империей Чингисхана, несколькими ее улусами.
Быть в России своим, родиться и вырасти здесь, на этих открытых всем ветрам пространствах – тяжелейшая ноша и величайшая радость.
Остаемся дома! По сравнению с нашей концентрацией весь остальной мир – разбавленный компот.
