Лев Пирогов: Президент Собчак и русский характер

Русский человек, как известно, широк. Мы воспринимаем это утверждение как комплимент, и это правильно. Рыжий должен гордиться тем, что он рыж, высокий – что высок, а широкий – что широк. Ну, то есть ­– удал и великодушен.  

Так оно с точки зрения здоровой психики.

Но представим себе теперь психику больную – например, европейскую. Что, с ее точки зрения, означает «широк»? Плохо оформлен, не втиснут в форму.

Например. У русской философии нет строгого метода, тогда как каждый маломальский Кант, Гегель, Хайдеггер, Людвиг Витгенштейн, Бертран Рассел, Юрген Хабермас и Жак Деррида начинается с метода и зачастую им же исчерпывается.

Русскому уму это скучно. Хочется размышлять «о деле»: об искусстве, истории, обществе, а не о самом размышлении.

Именно поэтому с точки зрения европейцев у русских нет вообще никакой философии.

Ишь, тараканы дисциплинированные...

С другой стороны, разве мы не любим порядок? Не нашему ли народу вменяется в вину то, что он «порядок» предпочитает «свободе»?

То есть ограниченность – широте? Что-то не срастается в описании русской натуры. Как в том анекдоте про пофигистов:

– Вам деньги пофиг?

– Пофиг!

– Женщины пофиг?

– Пофиг!

– Водка пофиг?

– Не пофиг!

– Как же так, вы же пофигисты? Неувязочка получается!

– А нам пофиг неувязочка.

На философском языке это называется «снятие». Широта натуры – на то и широта, чтобы вмещать в себя и деактуализировать противоположности.

Разве мы не понимаем, что форма – это хорошо? На военных бывает форма. На спортсменах… Хорошо, когда майка аккуратно в трусы заправлена, а когда нет (если не баскетбол), плохо…

В то же время русская национальная одежда – рубаха поверх штанов.

Один мой знакомый (журналист Вадим Речкалов, светлая ему память, исключительного мужества и яснейшего ума был человек) даже на прием к президенту так приходил.

Правда, это ему как раз европейские стилисты присоветовали: дескать, последний писк сейчас – пиджак и рубашка поверх штанов. Как европеец будешь выглядеть…

Он поверил: русский человек широк, а значит, говоря словами Достоевского, всемирно отзывчив. 

Ну так вот. Форма – это надежность, строгость. Широта натуры, деактуализирующая форму, свидетельствует о нашей склонности становиться стихийными, неуправляемыми.

Русский бунт бессмыслен и беспощаден – как бессмысленно и беспощадно (всем жертвует, не ведает никаких преград) творчество, овладевающее натурой художника.

Бунт – одна из форм исторического творчества народа. Мы его хотим – и боимся. Иногда больше боимся, иногда больше хотим. Трудно понять, какая сейчас фаза.

С одной стороны, вроде бы общество как никогда далеко от гражданской и политической активности. Умы заняты телевизионными шоу, где кто-то там опять вырвался вперед по результатам СМС-голосования. 

С другой – смотрите, с какой жадностью накидываются те же умы на информацию о намерении Ксении Собчак баллотироваться в президенты. Это напоминает ярость, с какой догоняющий незадачливого охотника медведь треплет брошенную ему шапку.

Мы мирные люди с широкой натурой, но наш бронепоезд…

В общем, спросите вы у тишины.

Разумеется, самовыдвижение госпожи Собчак («Ой ли? Только идиот делает такие вещи сам», – возразят мне, и правильно возразят) – это очередная шапка, брошенная общественному мнению.

Девяностые Ксении Анатольевны еще не закончились – и, дай бог, не закончатся никогда (фото: Евгений Одиноков/РИА «Новости»)

С другой стороны – вспомним: у англичан (у которых всегда все аккуратно заправлено) считается неприличным беседовать на действительно серьезные темы.

Прилично говорить о погоде. То есть о пустяках. Серьезные вещи обсуждают только с близкими (либо – с компетентными в обсуждаемой области) людьми за закрытой дверью. А общество – это близкие? Общество – это компетентные?

Можно, конечно, рвануть на себе широту натуры и сказать: «Да у меня ближе этих ста сорока миллионов никого нет!» – но это будет неправдой. Вот поэтому – нас кормят шапкой. А кто-то этой шапкой работает.

«Поговорим о Ксении Анатольевне Погоде». Или не будем говорить? Да ладно. Чего гордиться-то. Поговорим…

Пишут, что Ксения Анатольевна – это якобы попытка реставрации девяностых. Она, дескать, выразила квинтэссенцию девяностых в своей «программе». Свобода предпринимательства, снижение налогов и бла-бла-бла.

Это я не потому говорю «бла-бла», что презираю Ксению Анатольевну, а потому, что ничего в этом не понимаю.

На эту тему
• Ургант спародировал предвыборный ролик Собчак
• Путин оценил возможность победы женщины на выборах президента
• Желание Собчак стать президентом вызвало в основном иронию

У меня были свои девяностые. Нужно было рОстить картошку и морковку на двух родительских огородах (родители мои были преподавателями вузов) и продавать дефицитные сигареты «Астра» с фанерки на четырех кирпичиках (хотя официально я считался молодым журналистом, даже начальником – замглавного региональной газеты, но «Астра» была надежнее).

Пожалуй, снижение налогов и свобода предпринимательства мне тогда не мешали.

Сегодня – не хочу, нет.

У Ксении Анатольевны были свои девяностые.

Товарищ рассказывает: однажды в Фидо (была такая штука до интернета), как раз в разгар девяностых, наткнулся на дискуссию, в которой несколько человек недоумевали, кто такая, мол, эта ваша Ксюша Собчак, что вы ее постоянно упоминаете, а некая девушка, которая ее как раз и упоминала, объясняла:

– Она популярный клубный персонаж.

– В смысле? Музыку крутит?

– Нет.

– На сцене чего-то представляет?

– Нет.

– Так а что она делает там в ваших клубах, что считается популярной?

– Она гениально тусуется!

Ну что ж. Понятно, что девяностые Ксении Анатольевны еще не закончились – и, дай бог, не закончатся никогда.

А я все. Не осилю еще одних девяностых. Я, пожалуй, на какого-нибудь президента из десятых согласен. Спасибо, что подарили мне возможность осознать сей факт.

Шапочку теперь поменяйте, пожалуйста?