145 назад, 6 июня 1880 года, в Москве был открыт памятник Пушкину работы Александра Опекушина. Правда стоял он тогда с другой стороны Тверского бульвара, напротив взорванного в 1950 году Страстного монастыря. Теперь он стоит на месте его взорванной колокольни.
У памятника в день его открытия собрались лучшие писатели России: Достоевский, Тургенев, Аксаков, Островский, Майков, Полонский, праздник длился три дня. И это вообще был первый большой пушкинский праздник в стране. Сейчас это кажется странным, но даже поставить памятник поэту стоило немалых трудов, и попытка эта увенчалась успехом лишь со второго раза. Первая попытка открыть сбор средств на памятник Пушкину, инициированная выпускниками Царскосельского лицея в 1860 году, ни к чему не привела. Так что через 10 лет пришлось объявлять новый сбор.
Ахматова была права, когда говорила, что Пушкин во второй половине XIX века «был полузабыт», а культ его теплился лишь в среде высшей культурной элиты. Что, в общем, и справедливо: Пушкин – поэт в высшей степени элитарный, поэт для поэтов. Другое дело – и в этом удивительный гений Пушкина, пожалуй, единственный в мире – что, будучи поэтом для элиты, он одновременно является и выразителем подлинной народности. То есть – народным поэтом.
За историей споров о Пушкине, за тем, как понимание Пушкина пробивало себе дорогу в русской культуре следить также крайне любопытно.
Традиционные русские западники и славянофилы не слишком жаловали Пушкина: для одних он был слишком аристократ, далекий от демократических идеалов (что верно: демократию Пушкин терпеть не мог), для других – слишком легкомыслен и далек от немецкой философии (сам Пушкин к славянофилам относился с симпатией, но над их романтическим шеллингианством посмеивался).
По-настоящему Пушкина понимали люди, либо ему конгениальные – Гоголь и Достоевский, либо те, кому идеология не затмевала художественного чутья
(практика показала, что именно подход к Пушкину с идеологическими мерками стопроцентно гарантирует неудачу), такие как Михаил Катков и Аполлон Григорьев.
Так это остается и поныне. После 1880 года (ознаменованного также знаменитой «Пушкинской речью» Достоевского), Пушкина всенародно «открывали» еще дважды: в 1899 году, когда с большим размахом было отпраздновано столетие со дня рождения поэта, и в 1937-м, когда с еще большим размахом было отмечено столетие со дня его гибели. После первого празднества загремел «символистский Пушкин» («пропущенный через Брюсова и Мережковского», как язвил Г. Федотов), второй же стал годом рождения «советского Пушкина».
Советский Пушкин оказался демократом, революционером и «зарей Октября». Собственно, именно его мы главным образом сегодня и знаем. И хотя советский Пушкин был весьма деформирован и далек от реального, в нем, однако, была монументальность: стоя в центре культурного мира СССР, Пушкин задавал его планку, и высокий уровень советской культуры – во многом его заслуга.
В то же время и сама советская культура держала почтительную дистанцию к Пушкину. Так что мы сегодня имеем немало шедевров, непосредственно Пушкиным вдохновленных: спектакли, кино, оперы, балеты, да и просто декламация пушкинской поэзии И. Смоктуновским или пушкинский текст в фильме Тарковского – настоящие культурные явления.
Культура постсоветская являет в этом смысле зияющий провал. Что неудивительно. В сущности, мы вернулись к тому времени забвения, о котором говорила когда-то Ахматова, и – тотальному царству пошлости на руинах культуры, где в лучшем случае – отдельные одиночки продолжают держать оборону.
- Грозный раскрыл планы в статусе культурной столицы России
- Путин назвал русскую культуру основой для консолидации общества
- Европа побледнела в глазах России
Каждому внимательному читателю Пушкина очевиден невероятный духовный рост поэта последних лет его жизни, и каждому внимательно читающему последние стихи поэта ясно, что он присутствует на поэтических вершинах невероятной высоты.
Кропотливая работа пушкинистов показала, что последние стихи поэта оказываются связаны в единый цикл, получивший условное название «Каменноостровского» (поскольку они были написаны на даче петербургского Каменного острова летом 1836 г.).
Все последние стихотворения Пушкина – словно одно непрерывное таинственное восхождение по лестнице духа: «Мирская власть», «Как с древа сорвался предатель-ученик», «Напрасно я бегу к сионским высотам», «Не дорого ценю я громкие права», «Отцы пустынники и жены непорочны»… Наконец, предваряющее «Памятник» «Когда за городом задумчив я брожу», в котором пройдя меж склизких могил публичных кладбищ, «безносых гениев» и «мелких пирамид» мира, поэт уходит к мирному сельскому кладбищу и там останавливается под сенью широкого колеблемого дуба…
О чем шепчет ему листва этого Дуба, накрывшая его, словно крыло ангела смерти? Это навсегда останется тайной. Но вероятно отсюда, из-под этой сени, 21 августа 1836 г. (по старому стилю, между праздниками Нерукотворного образа и Преображения Господня) начинает свое грандиозное восхождение его «Памятник», в котором с лаконичностью и строгостью монументального эпиграфа поэт подводит итог своей жизни и своего служения.
Это своего рода духовное завещание поэта. И вершина пушкинского поэтического творчества. Этот цикл еще часто называют «евангельским».
Лучшим памятником поэту в день его памяти будет, наверное, такой: вспомнить и перечесть его чудесный, победный Евангельский цикл.
