Мы долго болтали на больничных диванах у лифта. Сначала, конечно, о детях. Ожоги, переломы, скорые, бесконечные болячки. Что обсуждать многодетным матерям в коридоре детского ожогового центра? Но быстро перешли к... войне. Брат её мужа – музыкант, доброволец, погиб год назад на фронте. Посмертно семье вручили Орден мужества. Но мы говорили не о нем, а о новой странной реальности. Спустя уже столько лет войны.
– Как люди живут в зоне СВО? Как у нас получаются одновременно вот эти две реальности? Наша, благополучная, и та? Как так может быть, что кто-то постоянно помогает, а у других нет войны. Одни живут под прицелом дронов, а другие ездят на отдых за границу. И это все в один момент в одной стране.
Долго думала, что ответить. Но почему-то пришла эта странная мысль.
Когда попала в ожоговый центр с маленьким ребенком, мой мир сузился в игольное ушко. И не было в нем ничего другого, кроме этого коридора, в котором никогда не гасится свет. И вот уже на третий день слезы высохли и началась рутина. Я привыкла. Привыкла к перевязкам, лекарствам и процедурам. Привыкла даже к крикам мальчишки из соседней палаты, у которого сожжена вся спина, часть рук и ног. Первое время от этих звуков сжималось сердце, пыталась уйти с этажа или заткнуть уши.
Но я привыкла. И не стало в мире ничего, кроме этого коридора и периодических криков рядом. И вот уже сын заходит в палату к этому мальчику, лежащему в специальной противоожоговой кровати-ванной. Они вместе смотрят мультфильм и обсуждают каких-то знакомых им обоим персонажей. Тем же вечером у того мальчишки поднялась температура и я слышала лишь топот персонала и беготню врача и сестер. И крики, через слезы. Но я закрыла глаза и заснула.
Мое игольное ушко больничного коридора существовало рядом с миром за окном. Где-то шел ливень, а иногда выходило солнце. Было видно улицу, где гуляли парочки, гоняли курьеры со своими коробами. Начала цвести сирень и полетел пух. Жизнь кипела, в то время как у нас она замерла. Оба мира существовали в один момент.
Мы знали о внешнем мире, но просто привыкли, что он за стеклом и недоступен. А для окружающих здесь лишь была огороженная территория, куда приезжали скорые и выходили родители с детьми. И внешнему миру не было дела до того, что происходит в палатах этой бетонной коробки.
Проблема с войной состоит в том, что для тех, кто находится на передовой, кто сидит в окопе или живет под постоянным прицелом вражеской арты, наш мир – тоже за стеклом. Рядом. Вот он – зайди в любую соцсеть и увидишь своих родственников и друзей, жарящих шашлык на природе. И в этот же самый момент бойцы тащат на себе орущих от боли друзей. Волокут хрипящих кровью раненых с оторванными конечностями.
В этом есть дикость современной войны. В Великую Отечественную не было этой молниеносной связи. Письма с фронта ждали месяцами. Молились, надеялись. И фронтовики не знали, что происходит в тылу. А сейчас все происходит одновременно, и каждый может за секунду, нажав кнопку приложения ВК или «Телеграма», попасть из того мира – в этот. И так же в мгновение – вернуться обратно.
Одна читательница написала, что объявился без вести пропавший еще в феврале родственник. Он с товарищами уже несколько месяцев сидит под прицелом дронов и не было никакой возможности сообщить, что жив. Даже отправил короткий ролик про свой быт. И тогда же он, сидя в блиндаже, не моясь несколько месяцев, не поднимая головы из окопа, листал сториз друзей с теплых морей.
Больничная жизнь ни в коем разе не сравнится с тем, что переживают бойцы на фронте. Не сравнится и с тем, что переживают одиннадцатый год жители Донецка или Ясиноватой.
Я сидела с подругой на больничном диване и пыталась подобрать нужные слова, чтобы объяснить эту где-то даже неуместную и странную аналогию.
- Жительница Курской области с внуками прошла 40 километров, спасаясь от дронов
- Войну вывозит человек в бронежилете
- «Звучит команда «33 попугая» – и все знают, куда бить»
Когда боль превращает мир в игольное ушко – это попытка самосохраниться, чтобы выжить. Но тысячи разных миров – с морями, чужим счастьем, яхтами, достатком, здоровьем или чужими болячками всегда есть и были в один момент.
Случайный диалог с девушкой на остановке поселка Новосветловки (ЛНР) в декабре 2014 года. Она рассказала: когда начались первые обстрелы Луганска, когда еще была какая-то связь, связалась с родственниками с Большой Земли. Родственники ответили, что не смогут принять их с ребенком. Она испугалась выезжать в никуда, а потом уже все выезды были перекрыты и стало поздно.
Новосветловка, как и соседний поселок Хрящеватое, на большую часть были уничтожены артиллерией ВСУ в августе 2014-го. Целые улицы разбитых домов, где даже печи не сохранились. Руины кирпичей.
Все обстрелы она пережила в бомбоубежище местной больницы. Выжили, целы, слава Богу. Повезло тогда не всем. Батальон «Айдар» (включён в список террористических организаций в России) мародерствовал по поселку активно – грабил, насиловал и убивал. Просто так, ради забавы. Одну нашу подопечную бабушку, которой мы потом помогали лекарствами и продуктами, ударили прикладом по голове, после чего она практически ослепла.
Так вот, когда появился интернет, эта девушка увидела в соцсети фотографии тех самых родственников в Турции на отдыхе. Фотографии августа, то есть того самого времени, когда она молилась на сыром полу подвала больницы, чтобы они с ребёнком выжили.
Тяжело не сосуществование разных реальностей. Тяжело не абстрактное равнодушие.
Тяжело именно равнодушие своих. Больно – не когда посторонние за окном наслаждаются жизнью, а когда своим все равно. Когда знают. Но проходят мимо.
Но когда-нибудь каждого из нас спросят, что мы делали во время этой войны. Дети спросят, внуки, друзья, спросит наша собственная совесть.
И придётся отвечать.
