Без Русского мира нет и России

Выступая на авиационном заводе в столице Бурятии Улан-Удэ, Владимир Путин сформулировал чрезвычайно важный для понимания сути СВО тезис:

«Для нас это борьба за наших людей, которые проживают на этих территориях. Они такие же, как мы. Они – это часть нас, как же их можно бросить? <...> Мы – многонациональная страна, но все-таки это Русский мир».

…За прошедшее десятилетие представление о Русском мире стало ключевым не только для понимания сути нынешнего конфликта, но и гораздо шире – для осознания роли России в XXI веке. И нашего собственного самоопределения, «национальной идентификации» – как привыкли говорить социологи. Выросло оно не из равнинного течения национальной истории, которого, в сущности, никогда и не было, а из череды расколов ХХ века, начиная с революции и Гражданской войны. Множество русских людей, оказавшись в чужом, часто враждебном и уж точно не гостеприимном общественном и культурном пространстве, ткали полотно Русского мира своими судьбами, творчеством, верностью покинутой Родине.

Возвращение Русского мира в Россию и для России мыслится одной из основных задач исторического преемства, культурного кода, если угодно, большой русской, а шире – восточно-христианской цивилизации. Это стало ясно сразу после распада Союза, а еще острее проявилось с середины 10-х годов XXI века, с началом нынешнего экзистенциального конфликта.

Можно много говорить, тем более бесплодно спорить с нашими оппонентами и откровенными врагами об основных ценностях нашей цивилизации. Но ирония в том, что перед лицом нынешних событий и агрессивной тоталитарности массового потребительского общества, базовое отличие сформулировать довольно просто. Идее человеческого довольства, сытости и перенасыщения, индивидуального психологического и материального комфорта как меры всех вещей – восточно-христианская цивилизация, идущая от Византии, противопоставляет идеал служения чему-то большему, чем отдельный, отчужденный и смертный человек. На этом, совсем не обязательно материально скудном, пути служения жертва и самоограничение становятся естественной частью проживаемой нами жизни. Не менее существенной, чем праздник, радость и взаимопонимание, ценность которых тоже никто не отменял.

Это «бОльшее», которому мы готовы служить, может быть Богом и Родиной, коммунистической утопией или даже «самодержавием, православием, народностью», но суть в том, что когда оно исчезает, русская жизнь расслаивается, распадается, трещит по всем швам. Наши противники сколько угодно могут называть такое пристрастие к порыву за пределы индивидуального «я» нехваткой самодостаточности, стремлением к коллективизму или просто тоской по идеологии, но сути это не меняет: русский человек – человек служивый, иначе ему тесно и тошно в мире. Можно сказать шире – любой человек реализуется только в служении, но западный постхристианский мир потерял это знание, потому и сходит с ума по психологии и теории прав (человека, кошечек, собачек, птичек и прочих меньшинств), а русский с трудом – через все искушения и разломы – сохранил. В этом наша трагедия, сила и надежда.

В свое время в советской социологии были популярны термины «класс в себе» и «класс для себя». В параллель к ним у нас есть все основания говорить, что долгие годы после 1991-го Русский мир жил как бы «в себе», и вот на наших глазах, трудно и подчас неразворотливо, он начинает существовать «для себя». То есть осознаёт свои принципы и задачи, стратегию и тактику.

Разумеется, Русский мир не исчерпывается ни Российской Федерацией, ни даже Донбассом и другими новыми регионами. Само понятие гораздо шире, чем территория, оно связано прежде всего с историческим наследием нашей страны, а не только с государством. Его естественная часть – те русские и считающими себя русскими люди, которые ощущают неразрывную связь с Россией-страной, Россией-цивилизацией, для которых Россия становится личным выбором. Дело тут не упирается, разумеется, в какое-то определенное географическое пространство – постсоветское, постимперское и так далее.

Но тут же у проблемы Русского мира открывается другая, более практическая сторона. Дело в том, что Российская Федерация – перед русскими людьми, родившимися за ее границами – в неоплатном долгу. За тридцать лет, прошедших с 1991 года, наше государство их много раз оставляло, бросало на произвол судьбы, приносило в жертву сиюминутным политическим и экономическим интересам.

Я до сих пор вспоминаю одну жуткую историю, случай невиданного стыда за державу. Дело было на рубеже веков. Тогда Ниязов, известный как Туркменбаши, принял закон об отмене двойного гражданства. Множество людей, имевших русское и туркменское гражданство (с гражданством на постсоветском пространстве всё вообще было плохо, антиисторично, противочеловечески), оказались в невыносимой ситуации. Если они выбирали русское гражданство, то в Туркмении теряли буквально всё – имущество, права, возможность поехать в страну (существует визовый режим, получить туркменскую визу и до сих пор практически невозможно).

И уж совсем ужасным становилось положение тех, кто жил в Туркмении на момент принятия этого закона. Наше государство тогда практически ничего не сделало для защиты русских. Были какие-то обтекаемые слова, но на практике – ни единого серьезного усилия.

…В ту пору, еще по относительной молодости, я вел творческий семинар по публицистике в одном из московских вузов. У меня училась почти моя ровесница, молодая писательница, очень талантливая, по второй профессии актриса – из Ашхабада. У нее в Ашхабаде оставалась мама с дочкой, второго, если я правильно помню, класса.

Этим ниязовским законом моя студентка автоматически оказалась разлучена с дочерью и матерью. Тогда казалось – чуть ли не навеки. Конечно, она могла уехать в Туркмению навсегда, с концами, но это был единственный выход. Писала и играла на сцене она, разумеется, на русском языке. Даже не уверен, что знала туркменский.

Так что перспективы в ниязовском Ашхабаде для нее были очевидны. И вот она стоит передо мной и спрашивает: «Андрей Валентинович, и что же мне теперь делать?» А я не знаю, что ответить, и чувствую, что покрываюсь краской. Куда проще было бы просто провалиться сквозь землю. И это только одна из сотен известных мне лично историй.

Русские люди, вернувшись в Россию, годами вынуждены были стоять в общей очереди на получение не то что гражданства – вида на жительство, выпускники русского филфака из Алма-Аты и Ташкента сдавали экзамен по русскому языку преподавателям, значительно уступавшим им в профессионализме. И так далее. Такая злая ерунда местами продолжается и по сей день.

…Так что вывод здесь опять-таки прост. Если мы, как формулирует Владимир Владимирович Путин, наконец провозглашаем «борьбу за Русский мир» одной из наших основных и судьбоносных целей, прежде всего мы должны начать со своего государства, со своей страны, со своего общества. Наша страна должна окончательно стать Россией. То есть настоящим родным домом для русских, русскоязычных, тех, кому до и после 1991 года не выпало счастья родиться в границах РФ. Государство призвано быть радушным для своих, внимательным к своим, без бюрократической чепухи. А соотечественники – испытывать к соотечественникам естественное чувство солидарности.

И тогда понятие «Русский мир» проявит себя как основание и сила, о которой говорит президент.