Памятник – не просто гранитный постамент и дорогущая бронза. Памятник – это даже не идея, это – доминирование идеи, облеченное в материальную форму и проецируемое на всех, кто его видит. Или просто знает о его существовании.
Сама идея может быть какой угодно. Равенство или иерархия, военная мощь или антимилитаризм, примат закона и государственности или царство анархии, поклонение Богу или воинственный атеизм, семейные ценности или славословия индивидуализму. Памятник – это только средство спроецировать нужную идею на умы и сердца людей.
Именно поэтому вокруг памятников регулярно происходят какие-то скандалы. Одни их сносят, другие ускоренно штампуют, третьи ломают копья в спорах о том, достоин ли такой-то памятник появиться в таком-то месте.
Поэтому борьба ведется и за антиэстетичные памятники – а таких очень немало по всему миру. Потому и люди искусства необычайно тонки и изворотливы в способности находить эстетику там, где ей, казалось бы, и не пахло. Ведь, кроме эстетики (если она есть), в каждом памятнике есть контекст, позволяющий глубже утвердить в обществе те или иные идеи.
Будь то памятник бойцам (за что воевали), художнику (что восславлял) или политику (за что боролся), за ним всегда стоит нечто гораздо большее, чем отдельные образы или память о конкретных людях.
Польза милитаризма
Но военные памятники отличаются от других. Чаще всего именно они становятся объектом ревизионизма – как та же Вандомская колонна. Или, например, «конфедератопад» в Соединенных Штатах, где в последние пять лет стали массово исчезать памятники сражавшимся в Гражданской войне южанам.
Все дело в том, что военные памятники проецируют не только саму идею, но и готовность сражаться и умирать за нее. Люди видят образы решительных, рискующих самым дорогим, бойцов – и как минимум задумываются. Редкий мужчина, проходя мимо военного памятника, мысленно не примерит все эти образы на себя.
Военные памятники не только несут двойную смысловую нагрузку, но и воплощают в себе сильные объединяющие посылы. Это, пожалуй, самые «коллективистские» памятники. Для того, чтобы народ собрался в нацию, нужны нарабатываемые поколениями пласты культуры. Но железом и кровью нация сплачивается еще сильнее.
- Русские активисты нашли виновных в краже советского памятника в Латвии
- Памятник Ивану-дураку на Лубянке не снесут
- Имеет ли «победитель Чапаева» право на памятник в России
Вот тут-то на сцену и выходят военные памятники – они, транслируя в общество культ героических предков и одержанных побед, «держат в тонусе». Не дают людям разойтись по своим углам, позволяют ощущать себя не маленьким человечком, а частью чего-то большого. Самих по себе их, конечно, недостаточно, но в роли одной из подпорок памятники – да и вообще транслируемые символы в целом – выступают вполне уверенно.
От традиций не убежишь
Если речь идет не о внешней оккупации, то чаще всего памятники массово падают в результате революций. Они могут быть национальными – когда какая-то часть народа искренне поверила в то, что является отдельной нацией, и в результате действительно становящаяся ею. Как это было, скажем, с американцами в конце XVIII века. Или революциями леворадикальными – как, например, с той же Вандомской колонной. Такие революции чаще всего идут, наоборот, под антинациональными лозунгами – потому что возведенный в абсолют эгалитаризм предполагает борьбу с отличительными особенностями.
И если национальная революция, как правило, очень быстро конструирует новых героев, ставит новые памятники и создает новые объединяющие фигуры, нацеленные против воздействия извне, то арсенал леворадикальной революции обычно заточен под борьбу с внутренней «контрой». Взять хотя бы «деплатформинг» и «кэнселинг», активно реализуемые в нынешних Соединенных Штатах – они уже давно переросли масштабы некогда используемого в качестве страшного жупела маккартизма.
Об этом свидетельствует и опыт СССР – когда в 30-е стало понятно, что впереди маячит большая война, власть аккуратно замела под ковер большинство интернациональных смыслов и вновь обратилась к русской воинской традиции. Как минимум потому, что она намного лучше подходит для отражения внешней агрессии. До массового возведения гранитно-бронзовых памятников не дошло, но к тому времени культура уже успела львиной частью перетечь в новые формы.
Снимались фильмы про Александра Невского и Ивана Грозного, в школы вернулись уроки истории, уже в процессе войны в армии вновь появились погоны, был распущен Коминтерн. Уже после войны красноармеец вновь стал солдатом, а Рабоче-Крестьянская Красная армия – Советской. Народные комиссары переродились в министров. Язык символов недвусмысленно диктовал отход от раннего революционного радикализма.
Победа в самой разрушительной и бескомпромиссной войне в истории человечества под мощным воздействием русской военной традиции спаяла уже новую, советскую, нацию. Нельзя сказать, чтобы этой спайки было достаточно, чтобы нивелировать последующие ошибки и заложенные в СССР еще при основании «мины», но она, как минимум, сделала послевоенный СССР такой страной, от которой и по сию пору плюются леворадикальные интеллектуалы. Заряд национального, хоть и не видоизменил Союз, начинавшийся как леворадикальный проект, до неузнаваемости, но увел его в сторону достаточно далеко.
Как бы то ни было, Советскому Союзу повезло. Он вовремя осознал опасность и обеспечил себя не только танками, винтовками, боеприпасами и производственными мощностями, но и воинской традицией, больше подходящей для длительной, изнурительной индустриальной войны, чем берущий тыловые города революционный энтузиазм.
Но на что была бы похожа страна, победи в ней не умеренные, способные принять концепцию «построения социализма в отдельной стране», а радикальные, желающие получить все здесь и сейчас, силы? Было бы революционной, интернациональной, воинской традиции достаточно для того, чтобы выстоять в Великую Отечественную войну? Скорее всего, нет. Судьба в очередной раз сыграла с Россией в кости, но ей повезло. Значит ли это, что стоит играть еще раз? Вряд ли.
Это соображение и должно быть самым сильным аргументом в пользу жесткого охранения важнейших символов от каких бы то ни было посягательств. Мир никогда не будет тихим и спокойным местом, все может измениться за пять или 10 лет. Поэтому отвечающие за коллективное и военное памятники должны сохраняться и приумножаться, как бы ни хотели обратного великие на площадях, но ничтожные в масштабах страны толпы. Если, конечно, поставившая их нация хочет и дальше в принципе существовать – ведь расплатой за память вполне может стать групповое, коллективное небытие.
