У иностранцев представление о России – литературоцентричное. Европейские и американские интеллектуалы уверены, что без Толстого и Достоевского России просто не существует.
И, возможно, они абсолютно правы. Без русской литературы, без «Капитанской дочки», лермонтовского «Паруса», Чехова и Максима Горького Россия была бы страшной пустыней, по которой гуляет лихой человек с кистенем.
Советская власть поспешила навести в этом деле порядок. «Союз писателей», «Литфонд», роскошные дачи, сытные пайки, санатории, в сочетании с жестким партийным контролем русскую литературу, как и Русскую церковь, почти что убили. Она была унижена, опозорена, оплевана, как «неблагонадежный мелкобуржуазный элемент».
Но 50 лет назад произошло событие, которое снова сделало нашу литературу важнейшим элементом русской истории и русской жизни вообще. В 1970 году Нобелевская премия по литературе была присуждена Александру Исаевичу Солженицыну.
Речь совершенно не о том, насколько хорош или плох писатель Солженицын. Речь совершенно не о том, руководствовался или нет Нобелевский комитет политическими мотивами, определяя имя лауреата. Уникальность события заключается в том, что русская литература в 1970 году была амнистирована и реабилитирована одновременно.
После полувека жизни на положении приживалы, «лишенца», русский писатель снова стал главным человеком в России. Оказалось, что всю огромную идеологическую машину, которую несколько десятилетий создавали большевики, может сломать маленький, невзрачный, измученный жестокой судьбой человек. Оказалось, что несокрушимая железобетонная конструкция, в которой коммунистическая идея, словно стальная арматура, пронизывала всё и вся, крошится даже не от удара голой человеческой рукой, а от тихого слова.
Очень важно, что нобелевским лауреатом Солженицын стал за самое «русское» свое произведение.
«Один день Ивана Денисовича», который сделал Александра Исаевича главным русским писателем 20-го века – это буквальное следование русской литературной традиции говорить и плакать о «маленьком человеке». Короткая повесть, лаконичная, по-чеховски простая, оглушала своим очевидным родством с золотым веком русской литературы. Это было явление скрытого до времени наследника царского престола, возвращение Одиссея из путешествия, появление которого обещало неотвратимую смерть женихам Пенелопы.
- Названы самые популярные у российских заключенных книги
- Сын Солженицына возглавил крупнейшую угольную компанию России
- Горбачев: Нобелевскую премию мира получали по блату
Наследник великой русской литературы по определению был «антисоветским». Явление Солженицына отменяло советскую литературу и советскую власть вместе с ней.
Любому читателю было очевидно. Вот – Гоголь. Вот – Чехов. Вот – Горький. Вот – Бунин. Вот – Солженицын. Это – русская литература. А Кочетов, Симонов, Погодин и Лацис – нет. Потому что то, что говорили Горький и Солженицын, было очень важным. Точнее, они и были тем важным, они создавали его, облекали в плоть, делали реальным. А советские писатели – «воспитывали нового человека», и это был просто словесный мусор.
А спустя четыре года вышел «Архипелаг ГУЛАГ», и это уже был ядерный удар по всей системе, после которого от ленинского идеологического государства остались только руины.
Говоря о Солженицыне, не стоит пытаться впихнуть его в контекст современной псевдополитической полемики, где имитаторы спорят с такими же имитаторами, исповедуя исключительно цинизм.
Солженицын – христианский писатель, и в этом тоже его прямое родство с Пушкиным и Лесковым. Он разговаривает с Христом, он ищет Его, он воюет с Его врагами. Война Солженицына с коммунизмом – это война христианина с сатаной. Именно поэтому так было естественно, что писатель большую часть жизни прожил в американской глубинке, а не выбрал хорошо знакомые поколениям русских эмигрантов Францию, Швейцарию или Германию. Соединенные Штаты, страна настоящего христианского фундаментализма, представлялась ему последним оплотом, твердыней христианского Запада, охраняющей Цивилизацию от оборотней и вурдалаков.
«Освобожденная» Россия, к слову, Александра Исаевича так и не приняла. Несмотря на торжественную встречу, демонстративный почет и ласки ельцинского окружения, Солженицын сразу понял, что бывшие первые секретари это не Савлы, обратившиеся в Павлов. Россия в 1994 году лежала без сил, полуживая, едва дыша, на грани жизни и смерти, и Солженицын почти сразу умолк, погрузившись в работу, до самой своей смерти не претендуя на лавры учителя и морального авторитета, которые он, собственно, никогда на себя и не примерял.Он точно знал, что «дело сделано» и больше изменить ничего нельзя. Потому что вначале было Слово и Слово было у Бога. И Слово было Бог.
