Недавнее интервью Людмилы Улицкой, где она говорила об отсталости России, вызвало немалое раздражение. Но нам стоит скорее не раздражаться, а понять. О чем все это? Что вообще люди имеют в виду, когда говорят, что «Россия отстала»?

Научное отставание? Технологическое? Чтобы обсуждать проблемы отставания в этой области и пути его преодоления, нужно профессионально разбираться в этих вопросах, и тут обычным гуманитариям сказать, в общем-то, нечего.

Чаще всего, когда говорят об «отставании», имеют в виду отставание культурное и социальное, мол, Запад – это лучше, правильнее, гуманнее устроенное общество, там живут люди с намного лучшими привычками и обычаями. Именно в этом, культурном и социальном, отношении России и предлагается догонять Запад.

И в этом веровании, столь привычном нашей интеллигенции, есть несколько скрытых ловушек.

Во-первых, оно подразумевает веру в линейный прогресс. Это картина истории, укорененная в эпохе Просвещения. Человечество медленно, трудно, но неуклонно движется от тьмы варварства к светлому будущему, нравы постоянно улучшаются, причем одни общества на этом светлом пути очевидно опередили другие.

Задача отставших обществ: учиться у передовых, причем не только науке и технологии (что происходит неизбежно), но и устройству общества, нравам и общему взгляду на мир.

На этой планете так сложилось, что наиболее развитые общества – это Запад, и все незападные народы должны (ради своего блага и блага человечества в целом) стараться озападниться и стать частью Запада, принять его правила игры и по возможности включиться в его структуры.

Запад при этом предполагается не только технически и организационно, но и этически превосходящим любых своих незападных оппонентов. За ним – историческая правда; его противники должны сойти со сцены, как находящиеся на неправильной стороне истории. Это стройная и по-своему привлекательная концепция, которая дает многим людям ясность и определенность в жизни.

Беда в том, что линейного прогресса не существует; если он идет, то очень запутанными зигзагами. Россия избежала многих несомненных зол, потому что была отсталой, а в другие беды, напротив, впала именно из-за того, что решила быть передовой.

Например, лет сто двадцать назад расизм был и практически всеобщим убеждением, и повсеместной практикой образованного англоязычного мира. Он считался научно несомненным, и его проповедовали признанные светила биологии – такие как Томас Хаксли или Эрнст Геккель.

В России в ту же эпоху вера в «превосходство белой расы» была очень мало известна и не играла сколько-нибудь заметной роли в обществе. Любителей мерить черепа и рассуждать об опасностях смешанных браков для будущего расы у нас почти не было, именно потому, что Россия была относительно отсталой.

Новые идеологические игрушки Запада до нас добирались с некоторым трудом. Как и другие западные поветрия – евгеника, то есть идея улучшать род людской путем стерилизации «дефективных», социал-дарвинизм и другие западные идеи, которые сейчас на самом Западе не только вышли из моды, но являются предметом единодушного осуждения.

Году эдак в 1910-м какой-нибудь наш западник мог бы скорбеть о том, что в передовых странах ученые давно приняли теорию расового превосходства, а мы, деревенщина, даже не знаем толком, что это такое, и черепов мерить не умеем. Как-то даже стыдно и неловко.

Опыт показывает, что технологически и научно более развитые страны Запада могут быть – социально, культурно, идеологически – неправы, а менее развитые, Россия в частности – избежать этой неправоты.

С другой стороны, в нашей истории был длительный период, когда мы ухватились за самую передовую западную идею из всех, что вообще были на рынке.

Марксизм. На тот момент не было ничего передовее и прогрессивнее. Эксперимент по превращению России в самую передовую и прогрессивную страну на свете кончился не так, как планировалось. Еще одна увлекательная западная идея оказалась ошибочной.

Люди, которые в наши дни усиленно перенимают западные идеологические моды (например, сейчас в моде продвижение сексуальных перверсий), заслуживают упрека в узком историческом кругозоре.

Не раз и не два Запад, на соответствующем витке истории, был охвачен той или иной идеологической модой. Не раз и не два люди в незападных странах – и в России в частности – считали очень важным эту моду подхватывать. А потом мода проходила и на самом Западе, передовые идеи не только утрачивали влияние, но становились предметом позора и отвращения.

Человечество, и Запад в частности, идет очень сложнозапутанным путем, не надо бежать за Западом на каждом повороте.

Приведу пример.

В социальных сетях (например, в аккаунте журнала Elle) мелькают ролики с «восьмилетней драг-королевой». Речь идет о восьмилетнем мальчике, которого его родители поощряют переодеваться в девочку и в ярком платье, парике и тяжелой косметике исполнять различные номера, в ходе которых демонстрировать кокетливые ужимки, характерные для некоторых взрослых женщин, желающих привлечь внимание мужчин. Мальчик называет себя женским именем Лактатия и с успехом выступает на подиумах.

Такая сексуализация восьмилетнего ребенка еще не так давно на том же Западе была бы немыслима. Вернее, могла бы происходить только в глубоком криминальном подполье, для тщательно отобранных представителей крайне специфических вкусов, и кончилась бы полицейским рейдом.

И сейчас, конечно, далеко не все это одобряют (судя по комментариям под роликами), но консерваторы, или, как их называют сторонники прогресса, «злыдни» (haters), явно находятся на обороняющейся стороне. Их теснят те, кого восхищает это смелое проявление креативности.

Мы точно «отстали»? Мы точно туда хотим? У нас точно есть основания смотреть на это снизу вверх и вздыхать: ах, когда же, когда же мы наконец уподобимся этим прекрасным людям?

Вторая ошибка нашего западничества – это вера в этичность западной политики. Мы живем в падшем мире, где организованные группы людей (нации, корпорации, союзы наций или корпораций) преследуют свои интересы.

При этом, как подробно писал еще Макиавелли, политика, направленная на обеспечение интересов, сопровождается риторикой, приписывающей ей нравственные основания. Наши западники (вы будете смеяться, но это так) воспринимают эту риторику всерьез. Запад, действующий в своих интересах (это не упрек, все политические сообщества действуют в своих интересах), воспринимается ими как действующий в интересах всего человечества, и в лучших интересах России в частности.

Конечно, можно указывать на то, что действия Запада в отношении Ирака, Ливии или Украины, которые западные вожди предпринимали под лозунгами самого чистого и возвышенного человеколюбия, привели к заметному ухудшению жизни людей в этих странах. Но вера в благотворность Запада – это именно вера, способ осмыслять мир и ориентироваться в нем, и тут факты подчиняются картине мира, а не картина мира – фактам.

Третья даже не столько ошибка, сколько глубокое, принципиальное для нашего западничества переживание, – это глубокий комплекс неполноценности, восходящий к советской и постсоветской эпохе.

В советские годы официальная пропаганда рисовала лагерь социализма оплотом мира и справедливости, лагерь капитализма – исторически обреченным оплотом зла. Люди, которые понимали ее ложность, были склонны просто переключать минус на плюс. И сделать это было легко.

Тогда в Париже (это можно было заметить даже в тех иностранных фильмах, которые появлялись в советских кинотеатрах) были кафе на каждому углу, веселая разноязыкая толпа и сто сортов чего угодно, только деньги давай. А в родном СССР все было не так. «Мужчина, вас здесь не стояло» и «Победа коммунизма неизбежна». Было от чего впасть в мучительное чувство бедности и несвободы.

Это чувство острой, болезненной неполноценности выхлестнуло на поверхность, когда коммунистический эксперимент закончился и люди оказались лицом к лицу с тем, о чем догадывались все эти годы.

Западные страны живут намного лучше, в частности, потому, что в свое время этого эксперимента избежали. Начало 1990-х было временем поклонения Западу и чувства острой неполноценности России, которая «отстала на века» и действительно на тот момент являла собой картину глубоко печальную.

Но с тех пор прошло почти тридцать лет. Выросло новое поколение. У тех, кто родился в год падения СССР, уже у самих дети пошли в школу. Страна все это время развивалась. Теперь уже в Москве давно кафе на каждом углу и веселая разноязыкая толпа и сто сортов.

Острая неполноценность сменилась обычной, естественной гордостью за свою страну, которую испытывают и люди в других странах – британцы, или французы, или тем более яростно патриотичные американцы. Влюбленность в Запад сменилась более трезвым и охлажденным отношением. Они там преследуют свои интересы, а мы должны помнить о своих.

Но часть нашей интеллигенции еще там – в СССР или в эпохе сразу же после его падения.

Более того, для Украины эта фантомная боль является даже определяющей для решений, которые принимает ее правящий класс. Во всяком случае, для обоснований, которые он при этом выдвигает. Ничем другим нельзя объяснить яростную декоммунизацию через почти тридцать лет после падения коммунизма и «борьбу с возвращением в СССР», которого уже давно нет.

А сейчас у нас нет оснований смотреть на Запад снизу вверх, ожидать от него великих благодеяний или следовать за ним, куда бы он ни пошел.

Что же до наших западников, давайте, в самом деле, как призывает в своем интервью Людмила Евгеньевна, снижать уровень агрессии.

Как сказал поэт (и эти слова применимы в том числе к нему самому), «давайте будем снисходительны к героям вчерашних дней».