Александр Васильев: Каким на самом деле должен быть памятник Ивану Грозному в XXI веке

В субботу, 1 октября, министр культуры России Владимир Мединский в Государственном историческом музее прочел открытую лекцию на тему «Иван IV в сказаниях иностранцев XVI–XVII веков: утверждение стереотипов». 

По словам Мединского, лекция основана на части текста его докторской диссертации.

Во вступлении к субботней лекции сам Владимир Мединский сказал, что его попросили сделать ее как можно более научной

На одном из первых слайдов лектор демонстрирует знаменитую картину Ильи Репина и задает аудитории вопрос о том, как она называется. 

Одинокая реплика «Иван Грозный и его сын Иван» тонет в хоре, отвечающем: «Иван Грозный убивае своего сына». Необходимый эффект достигнут – на таком простом примере мы видим, насколько распространены негативные стереотипы в отношении знаменитого царя.

Суть выступления сводилась к тому, что актуальные и по сей день представления о России как о стране рабов и тиранов, требующей освобождения путем иностранной интервенции, сложилось в сочинениях иностранцев о правлении Ивана Грозного, пик публикации которых пришелся на ту эпоху, когда наша страна переживала Смуту, сопровождавшуюся иноземными интервенциями.

По окончании выступления последовали традиционные вопросы, на которые лектор с явным удовольствием давал развернутые ответы, и все уже было приготовились расходиться, когда из зала раздалось:

«4 октября в Екатеринбурге состоится заседание диссертационного совета при Уральском федеральном университете, на котором будет рассмотрен вопрос о лишении вас степени доктора исторических наук. Как вы к этому относитесь?»

По первой реакции Мединского было видно, что вопрос вряд ли был срежиссирован заранее. Впрочем, он не растерялся и ответил, что никакой проблемы в этом не видит, ученая степень для него не самоцель, а в целом он уверен в своей диссертации и не боится критики.

Вопрос этот расставил все на свои места – лекция стала своеобразным ответом критикам Мединского накануне рассмотрения специально назначенным ученым советом его докторской диссертации, защищенной еще в 2011 году. Заметный интерес к мероприятию (вместительный зал был полон, присутствовала пресса) был явно подогрет скандалом.

***

Даже в оценке выбора места повторного обсуждения диссертации Мединского мнения наблюдателей разошлись.

Одни считают, что скандальное заседание убирают подальше с глаз федеральной прессы и интересующейся публики, другие полагают, что в известном своим либерализмом Екатеринбурге давление властной вертикали на ученых менее ощутимо, чем в Москве.

Публике, засевшей в противоположных политических окопах, конфликт видится следующим образом.

Либералы думают, что очередной чиновник купил себе диссертацию и соответствующую «корочку», а поскольку уровень подобных коммерческих «исследований» традиционно невысок, то еще и запятнал себя плагиатом – т. е. «некорректными заимствованиями» – из трудов настоящих ученых.

Патриоты же полагают, что на диссертацию Мединского ополчилась либеральная общественность, которую «корежит» от того, что на пост министра культуры в кои то веки назначен русский патриот.

Как вы, наверное, уже догадались, неправы и те и другие.

На одном из первых слайдов лектор демонстрирует знаменитую картину Ильи Репина (фото: Илья Репин/Wikipedia)

Процитирую здесь одного из инициаторов лишения Мединского степени, доктора философии Ивана Бабицкого:

«Мы констатируем, что работа Мединского с вероятностью 99,95% написана им самим».

Это важная деталь, которая задает нам весь ракурс рассмотрения проблемы.

Она позволяет понять истинные мотивы, которые побудили Мединского к написанию своего труда – это не получение ученой степени любой ценой, т. е. решение сугубо личных задач, а действительно живой, я бы даже сказал – азартный, интерес к заявленной теме.

Этот интерес невозможно не заметить. Во время субботней лекции Мединский стремился показать аудитории, что тексты и события эпохи раннего модерна – это не «преданья старины глубокой», для чего все время переносился в современность.

К месту упоминались вторжения Запада на Ближний Восток, сбитый в небе над Донбассом авиалайнер и другие актуальные темы наших дней.

Поверьте, мне доводилось видеть лекции, читаемые чиновниками, политиками или даже научными работниками по формальной необходимости и разнарядке – выступление министра культуры походило на них менее всего.

Эта оговорка специально адресована тем, кто с историей конфликта знаком поверхностно, поскольку сами инициаторы и сторонники лишения Мединского звания доктора исторических наук на сегодняшний день сосредоточили свою критику совершенно на другом.

***

Претензии к диссертации Мединского распадаются на три основных группы. Во-первых, это претензии фактологического характера, вопросы к общей научной эрудиции автора и адекватности тех или иных используемых им формулировок.

Мне бы не хотелось участвовать в обсуждении того, является ли Пикколомини итальянским или немецким гуманистом (я бы вполне удовлетворился определением «римский» – так были бы и имперские волки сыты, и папские овцы целы).

Или, например, спорить о том, могли ли московские воины бегать или им полагалось скакать (тем более что, как показал один из критиков работы Мединского, в первоисточнике они не делают ни того ни другого).

Вторая порция критики касается чрезвычайно важных при защитах диссертаций формальных вопросов (иногда может показаться, что некоторые советы вообще интересуются только ими).

На мой взгляд, самым наглядным примером замечаний этого рода является действительно не самое удачное название работы, не соответствующее ее содержанию.

Однако вина за этот, а равно и большинство других аналогичных недостатков, лежит целиком и полностью на научном консультанте Мединского, секретаре диссертационного совета, в котором он защищался, на его официальных оппонентах и рецензентах, да и на членах совета в целом.

Как весь этот внешне могучий научный квалификационный механизм мог настолько откровенно наплевательски отнестись к доверенной им рукописи не последнего в стране человека, я, честно говоря, объяснить не могу.

На эту тему
• Мединский и Пикколомини
• Суд отклонил иск о демонтаже доски Маннергейму в Петербурге
• Мединский: Минкультуры не имеет отношения к скандальной выставке Стерджеса
• Мединский потребовал достоверности от снятых за госсчет фильмов
• Мединский назвал «дрянью» «Отряд самоубийц»
• Мединский выступил за обучение школьников истории по единому учебнику
• Кому не угодил Мединский

Вот уж где бы стоило ставить вопросы о научной компетентности и служебном соответствии.

Люди, которые надоумили Мединского трансформировать его историческую публицистику в диссертацию, крепко подставили его, не ударив пальцем о палец для того, чтобы придать тексту необходимые формальные признаки.

Именно на этой стороне дела вполне оправданно сделан акцент в направленном в Министерство образования и науки заявлении за подписью д.и.н. В. Н. Козлякова, д.и.н. К. Ю. Ерусалимского и PhD И. Ф. Бабицкого.

Честно говоря, лично мне текст этого заявления показался не лучшим образом структурированным, а сама аргументация не всегда удачной, однако это лишь моя собственная весьма субъективная оценка.

Во вступлении к субботней лекции сам Владимир Мединский сказал, что его попросили сделать ее как можно более научной, но он, тем не менее, пообещал не перегружать аудиторию. Именно сомнения в степени научности диссертации министра и составляют третий блок обвинений в адрес его работы.

И здесь уже не отделаться ссылками на глубоко презираемое мною заукраинство или ложно понятый либерализм оппонентов.

Для начала несколько цитат.

«В статье автор поднимает проблему объективной оценки личности первого русского царя, Ивана Грозного, и его деятельности.

Автор показывает, что в отечественной и зарубежной историографии, а вслед за нею и в общественном мнении сложились устойчивые представления об Иване IV как эталонном тиране и бездарном правителе, который, удалив от себя мудрых советников и помощников, своими действиями разрушил все благие начинания начала своего правления и привел Россию к глубочайшему кризису.

По мнению автора, такая оценка деятельности Ивана Грозного, с одной стороны, однобока и не учитывает специфических условий, в которых пришлось действовать Ивану, а с другой стороны, изначально политизирована и идеологизирована, будучи созданной и последовательно развиваемой в условиях острой политической борьбы, характерной для России XIX в.

Между тем, как доказывает автор, комплексный подход к внутренней и внешней политике Ивана IV и его «правительства» с учетом сложных условий, в которых им приходилось действовать, позволяет утверждать, что гиперкритический взгляд на деятельность первого русского царя серьезно искажает историческую действительность».

Нет, это не отзыв на работы Владимира Мединского, это аннотация к статье доктора исторических наук, специалиста по эпохе Ивана Грозного, профессора Белгородского университета В. В. Пенского.

А вот что этот исследователь пишет о роли, которую сыграло сочинение имперского дипломата Герберштейна, которого Мединский столь неакадемично величает «фальсификатором».

«И случайно ли, что именно в это время (в разгар Казанской войны – А. В.) появляются на свет моментально ставшие бестселлером «Записки о Московии» имперского дипломата С. Герберштейна, неоднократно бывавшего в России при Василии III и заложившего основы «черной легенды» о Московии как «стране рабов, стране господ» под властью тирана?»

Надеюсь, из этих фрагментов можно составить мнение и о взглядах такого авторитетного специалиста, как В. В. Пенской, на эпоху Ивана Грозного и на оценку русской государственности в целом.

А теперь еще одна цитата:

«...исполнение замысла о «всестороннем исследовании всего комплекса сочинений иностранцев о русском государстве XVI–XVII вв.» я считаю явно неудовлетворительным.

Автор имеет очень слабое представление о методике работы с источниками, и уже одно это обстоятельство обесценивает сделанные им выводы как построенные на весьма шатком основании, не говоря уже обо всем остальном».

Это уже из отзыва В. Пенского на диссертацию В. Мединского. Как видим, дело здесь вовсе не в идеологизированном неприятии позиции министра. Проблема в другом.

Еще более резко она обозначена в отзыве другого известного специалиста по русской истории раннего модерна к.и.н. Алексея Лобина:

«Мединский оценивает источник с позиций собственных представлений об эпохе и выдает свои субъективные оценки за объективизм.

Акунин претендует ни много ни мало на создание нового «большого нарратива» национальной истории

То есть вместо анализа текстов сочинений XV–XVII вв., их списков и изданий, выявления текстуальных заимствований, источников информации, политических воззрений авторов, идеологических составляющих и т. д. диссертант с дилетантской легкостью рассуждает о том, что записки такого-то путешественника «не несут негативной окраски» по отношению к России, а у этого сплошной негатив, тот врет, а этот преувеличивает.

Такой подход представляет собой яркое свидетельство наивных представлений Мединского о критике исторического источника».

Как вы видите, и здесь нет никакой политизации в оценках работы Мединского. Главная претензия профессиональных историков к министру заключается в его непрофессионализме как исследователя.

Ученый может ошибаться, но ошибаться он должен «правильно», соблюдая при этом все методические процедуры исследования. Точно так же и достоверные результаты исследования могут иметь научное значение только при условии, что получены они с соблюдением этих процедур.

Обывателю такая формулировка может показаться абсурдной, но дело обстоит именно так, и именно поэтому научное знание, не доступное каждому, имеет столь высокую цену.

Впрочем, помимо метода у научного знания есть второй немаловажный признак.

Знаменитый питерский археолог, теоретик и историк науки (известный, между прочим, своими весьма либеральными взглядами) Л. С. Клейн в первом томе своей «Истории археологической мысли» говорит о том, что у науки два основных признака: «научная задача (проблема) и научный подход (метод)».

И если к оценкам научности подхода Мединского мне нечего добавить, то вот о научной задаче, которую он перед собой ставит, мне хотелось бы порассуждать.

***

Существует ли поставленная Мединским проблема?

Который день весь русскоязычный интернет обсуждает новый клип Робби Уильямса – выходца из самого евроскептичного английского городка, спевшего о вызывающей роскоши российских олигархов. Party like a Russian – призывает Уильямс, на фоне роскошной библиотеки поглощая гречку в окружении балерин, марширующих под бой барабанов.

Как говорится – «художник так видит», но вот в выяснениях, как именно «так», ломаются копья в русском «Фейсбуке».

Писатель Захар Прилепин считает, что взгляд этот не в пользу русских и все уильямсовские балерины и барабаны стоят в том же ряду что и «Распутин, «Русью пахнет», медведь, балалайка, Солженицын, олигарх вот еще добавился». «Тьфу», – резюмирует литератор.

Разнорабочий Егор Просвирнин, напротив, видит, что у автора клипа с русскими ассоциируются: «Танец рыцарей» Прокофьева, балет, дворец, регулярный французский парк, стилизация под мундиры XIX века».

Кто из них более объективен в оценке?

#{image=1049851}А еще в песне навязчивым рефреном звучит рифма Russian – End of discussion, в которой трудно не различить отзвук знаменитой цитаты о роли дискуссий в российском парламентаризме, или, например, упомянуты приснопамятные «лабутены» – и этот музыкальный привет явно уходит в город Ленинград.

Несомненно одно – и песня Уильямса, и клип к ней чуть более чем полностью состоит из стереотипов. И вот об их интерпретации, способах кодирования и, наконец, о происхождении, о корнях этих стереотипов и их трансформациях во времени вполне можно спорить далеко не только в социальных сетях.

Конечно, можно сказать, что вивисекция продуктов массовой культуры лежит далеко за пределами предметного поля исторической науки, поэтому вряд ли может иметь отношение к нашей теме (хотя лично я думаю, что если хорошенько потянуть за ниточки, торчащие из клипа Уильямса, то нельзя исключать, что где-нибудь на другом конце одной из них мы наткнемся, например, на английского посланника к московскому двору Джайлса Флетчера).

Людям, не интересующимся брит-попом, новостные ленты в эти дни дают другой, куда более близкий к истории с диссертацией Мединского повод. В городе Орле установлен памятник Ивану Грозному.

Писатель Борис Акунин по этому поводу записал на видео специальное обращение, где он на фоне книжных полок (правда, без гречки и балерин) высказался категорически против увековеченья Грозного в бронзе, заявив, что в качестве памятника ему куда уместнее смотрелся бы вбитый в землю осиновый кол.

Чтобы не показаться голословным в своем определении Ивана IV как «самого отвратительного изверга во всей российской истории», Акунин приводит две изобилующих ужасами цитаты.

Раскрыв так, чтобы была видна обложка, соответствующий том своей «Истории Российского государства», Акунин цитирует два особенно выразительных фрагмента из сочинений Иоганна Таубе и Элерта Крузе, а также Альберта Шлихтинга, повествующих о зверских репрессиях русского самодержца.

О первом тексте за авторством двух ливонских дворян, перешедших на службу сначала к Ивану Грозному, а потом к польскому королю Стефану Баторию, Советская историческая энциклопедия сообщает, что «Послание» содержит обширный фактический материал, требующий, однако, тщательной проверки, поскольку Таубе и Крузе стремились очернить в глазах европейского общественного мнения действия Ивана Грозного, что соответствовало внешнеполитическим интересам Речи Посполитой».

Как видим, солидное академическое издание вполне допускает такую «конспирологическую» характеристику этого источника, которую, с другой стороны, сегодня вполне можно назвать традиционной.

Впрочем, еще в выполненной почти 100 лет назад публикации русского перевода «Послания» нетрудно найти и обзор мнений историков XIX в. относительно достоверности содержащихся в документе сведений, а также аргументированные соображения на этот счет и самого автора публикации.

Что касается сведений Шлихтинга, то они послужили причиной категорического отказа папы Пия V от идеи привлечения России к антиосманскому военно-политическому союзу. Зная эффект, который произвела эта информация, можно с полным основанием относиться к ней с недоверием.

Кстати, вероятно, русский перевод заглавия сочинения Шлихтинга «Краткое сказание о характере и жестоком правлении Московского тирана Васильевича» послужил источником известной шутки о царе Иване, прозванном за свою жестокость Васильевичем.

Ученый может ошибаться, но ошибаться он должен «правильно

Итак, Борис Акунин в качестве аргументов в довольно заметной общественной дискуссии без всяких специальных оговорок просто цитирует наиболее леденящие душу подробности из сочинений иностранцев, ангажированность которых давно не является секретом для историков.

Т. е. если Мединскому справедливо ставится в вину то, что он подвергает источники архаичной, «ультрапозитивистской» «критике здравого смысла» либо пытается выяснить их достоверность, сравнивая свидетельства между собой, то Акунин ничтоже сумняшеся апеллирует к источникам и вовсе без всякой критики, так, будто бы перед нами оформленные согласно всем требованиям закона и признанные судом неопровержимыми доказательствами материалы уголовного дела.

Что уж говорить об этической стороне, если при цитировании в руках у знаменитого литератора даже не русский перевод иноземных сочинений, авторство которого хорошо известно, а книга, на обложке которой значится его собственный литературный псевдоним.

На это короткое видеообращение отреагировал историк Клим Жуков, который первым делом сделал замечание о том, что обращаться подобным образом с письменными источниками вопиюще антинаучно.

Я могу ошибаться, но, по-моему, это единственный публичный отклик, поступивший из академической среды.

***

Правда, есть одно – и, пожалуй, весьма существенное – обстоятельство.

Григорий Чхартишвили, в отличие от Владимира Мединского, не претендует своим сочинением на соискание ученой степени доктора исторических наук. А потому с формальной точки зрения к его «Истории» и вовсе неприменимы те критерии, которые используются при оценке диссертации Мединского. С такой постановкой вопроса невозможно не согласиться.

Однако если выйти за цеховые рамки нашей профессиональной корпорации, то общественная значимость недостатков сочинения Мединского и недостатков сочинения Акунина будет выглядеть совершенно иначе.

Она просто несоизмерима. Акунин претендует ни много ни мало на создание нового «большого нарратива» национальной истории.

И эта заявка дает о себе знать, ведь в капиталистическом обществе социальный статус дают не столько титулы, должности и звания, сколько положение на рынке.

Если вы зайдете даже в хороший столичный книжный магазин, то в разделе исторической литературы на видном месте вы найдете то самое сочинение Акунина (оно же вас встретит и на самой почетной позиции торгового зала – там, где отдельно отобраны бестселлеры).

Затем – стеллажи с хорошо изданными, но банально устаревшими классическими трудами Карамзина, Соловьева, Ключевского и других исследователей позапрошлого века.

И наконец наткнетесь на несколько стеллажей с яркими обложками книжек о «Новой хронологии», «славяно-ариях», «Великой Тартарии», и прочей антинаучной ахинее, влияние которой сегодня таково, что в тех же социальных сетях трудно найти историческую дискуссию без ссылок на эти «исследования».

Ну и где-нибудь сбоку, слишком низко или, напротив, слишком высоко вы, при специальном усилии, обнаружите монографии современных историков, облеченных учеными степенями по профильным дисциплинам.

Но неискушенного любителя отечественной истории ждет разочарование – в большинстве своем эти, несомненно, качественные и интересные научные изыскания отличаются довольно узкими тематическими рамками.

Такова неизбежная логика развития науки, движущейся по пути углубления специализации исследователей, все дальше от энциклопедических идеалов. Однако массовому любителю истории нужна литература, которая бы удовлетворяла его самый широкий, первоначальный интерес. Чем, за редким исключением, этот интерес удовлетворяется, я уже описал.

И еще. Даже если бы Мединский захотел бы зайти в книжный магазин и, не отвлекаясь на Акунина, Карамзина и Фоменко, проследовал бы к современной научной литературе по истории России, то он не нашел бы там книги, которую мог бы просто порекомендовать всем интересующимся темой истории формирования стереотипов о России в сочинениях иностранцев XV–XVII вв. (такая книга, блестяще написанная на материалах XVIII в., есть – написал ее американец Л. Вульф).

Как не найти в наших магазинах и научной критики исторических сочинений господина Чхартишвили.

И это, пожалуй, главная причина, побудившая Мединского взяться за перо. Взяться с той мерой компетенции и понимания проблемы, которая у него сложилась и которая столь некритично была воспринята дипломированными историками, стараниями которых он в итоге получил степень доктора исторических наук.

***

О причинах, которые привели нас к такому плачевному положению, можно рассуждать долго – эта тема, пожалуй, сама потянет на кандидатскую, а то и докторскую диссертацию.

Но если попытаться сформулировать максимально сжато, то нужно констатировать, что дважды за последние 100 лет нормальное, эволюционное развитие русской историографии было прервано катастрофическими социальными катаклизмами.

При этом каждый из катаклизмов сопровождался девальвацией образа ученого в общественном сознании – если в начале «короткого» ХХ века он превратился в чуждый социальный элемент, требующий «уплотнения», то в конце – в неудачника, затерявшегося в малопривлекательной толпе «бюджетников».

Ученые, в том числе ученые-историки, оказались едва ли не маргиналами, и этому социальному статусу вполне соответствует размещение их трудов где-то на периферии книжных прилавков, а их идей – на периферии общественного сознания.

Между тем именно эти социальные катаклизмы ХХ века, требующие своего осмысления, создали невероятный общественный запрос на постижение своего прошлого.

И если ранее принято было говорить, что Россия – это литературоцентричная страна, в которой «поэт больше, чем поэт», то сегодня, несомненно, место литературы в общественном сознании занимает история.

Кто-то скажет, что и та и другая незаслуженно пытались закрепиться в той нише, где у других европейских народов по праву располагается публичная политика. Может, это и так, но само по себе это не говорит о том, стоит ли нам такое положение вещей менять. А потому примем его как данность.

Этот вызов времени, каждый по-своему, почувствовали и литератор Акунин, и государственный деятель Мединский, и каждый по-своему ответил на него. И не случайно министр в своей лекции дважды назвал именно Акунина как потенциального оппонента.

Почувствовали ли его академические историки? Однозначного ответа у меня нет.

Зато я знаю, что должно произойти, чтобы мы могли наверняка дать на этот вопрос положительный ответ.

Именно государство должно всеми доступными ему средствами продемонстрировать историкам их нужность, общественную значимость их труда и уважение к их компетенции.

В ХХІ веке памятником Ивану Грозному от потомков должен стать не бронзовый монумент, и уж конечно, не заточенный деревянный столб, а выполненная на современном научном уровне, с соответствующими комментариями, доступная онлайн публикация всего корпуса письменных источников по эпохе его правления.

И если на пьедестале такого нерукотворного памятника наряду с именами ученых будет высечено имя государственного мужа, администратора, который сумеет инициировать и обеспечить всем необходимым процесс создания такого труда, уверяю вас, никто из разумных людей, каких бы политических взглядов они ни придерживались, не стал бы против этого возражать.