У расколов на «мы» и «они» долгая история

Расколы – родовая мета отечественной истории. Они отделяли одну часть народа от другой, разделяли государство и общество, выталкивали целые общественные слои за пределы страны и за пределы легального политического поля.

Их трудно спутать с борьбой «партий» или «общественных мнений». Пусть раскол всегда и вырастает из такой борьбы, спора, как вырос церковный раскол из спора о книжной справе, он закрепляет это разделение на поколения и века, создает у каждой из сторон свои базовые ценности, общественные институты, формы культурной передачи. И главное, обеспечивает для сотен тысяч, а то и миллионов людей самооправдание и самоопределение в системе координат «мы/они».

Всё началось с самого первого, знаменитого, церковного раскола XVII века. Поначалу дело выглядело относительно невинно. В рукописных книгах всегда существовали разночтения. С веками, особенно после падения Константинополя, наметились расхождения между греческой и русской традицией. Когда пришло книгопечатание, появилась нужда в единообразии. Патриарх Никон решил всё исправить на греческий образец. Греки поначалу говорили ему: не стоит горячиться, можно проявить терпимость. Но тут к делу подключилось государство. И пошла волна насилия.

Спорить, на самом деле, было о чем. Если старый обряд, а с ним двуперстие, объявлялись ошибочными, чуть ли не еретическими, то ошибочным должен был бы быть признан и весь «отеческий» опыт, вся национальная традиция. Хотя бы потому, что со старых икон святые благословляли народ двуперстно.

В итоге почти все не теплохладные русские люди, которым были дороги их обычаи и уклад, ушли в раскол. Мы мало себе представляем масштаб того разделения. Современники пишут, что после 1666 года, когда в очередной раз ждали конца света, православные храмы опустели, даже по воскресеньям. Для России, страны трепетно верующей, это было неслыханное разделение. Гонимые старообрядческие общины вынуждены были искать себе новую землю, уходили в леса и за горы, на восток и на север, часто оказывались далеко за пределами родной страны – от Китая и Персии до Аргентины.

Последствия того первого и важнейшего церковного раскола ощущаются и сейчас, даже если они не очевидны поверхностному наблюдателю. Возможно, наше «доверие» ко всему иностранному, поиск авторитета у иноземцев, стремление лихорадочно прислушиваться к их мнению и алчно присматриваться к их образу жизни, пошло как раз с тех времен, с трагического упорства патриарха Никона и государя Алексея Михайловича, казнями и ссылками утверждавших правоту греческих образцов.

За церковным расколом последовал Петровский. В результате реформ Петра Великого страна оказалась разделена на два языка. Дворянство говорило на французском и немецком. И порой в прямом смысле слова не понимало свой народ.

После Французской революции, наполеоновских войн и особенно декабристского восстания 1825-го оформился еще один русский трагический раскол – на сей раз между образованным обществом и государством. Чуть ли не главной чертой «мыслящего человека» с тех пор стало критическое отношение к действиям национальной власти, что бы эта национальная власть ни продумывала и ни предпринимала. Эта привычка для людей, учившихся в советское время, навсегда впечатанная в чеканные формулы ленинской статьи «Памяти Герцена», пережила все трагические развороты ХХ века. Увы, распространена она и поныне.

Трагическим исходом этого большого исторического движения стал великий русский раскол 1917 года, завершившийся Гражданской войной. Гражданка разделила в смертельной вражде не только классы и политические партии, но и семьи, роды и дома, заставила многих забыть само имя русского, чтобы постепенно восстанавливать его в тревогах, свершениях и трагедиях советских десятилетий.

О событиях конца 1980-х – начала 90-х годов мы не станем говорить как о расколе. Там действовали другие обстоятельства и силы, но старые русские расколы на них, конечно, оказали самое серьезное влияние. Оставили свой отпечаток и на принятых решениях, и на выбранных позициях миллионов людей. Разделение между «красными» и «белыми», между обществом и государством далеко еще не закончено, «старые раны болят к непогоде». А старообрядческий выбор многих видных участников и идеологов «евразийского движения» показал, что и отношение к церковному расколу вполне себе может быть до сих пор символом и знаком в самоопределении мыслящего русского человека.

И вот сегодня мы переживаем новый раскол. Он назревал и креп с борьбой политических мнений и социокультурных выборов с 2014 года – с Майданом, возвращением Крыма и началом донбасской трагедии. И обозначился со всей ясностью после 24 февраля. Но – в отличие от предыдущих – раскол 2022 года обладает одной существеннейшей особенностью. Пожалуй, впервые за всю национальную историю в его центре – вопрос об отношении к самой России, к ее историческому опыту и судьбе, как самостоятельной и основополагающей ценности. Здесь можно разглядеть своего рода «рифму» с церковным расколом XVII века, но наша нынешняя ситуация выглядит куда более тотальной.

Вне зависимости от позиции, собственно, по СВО, для одних базовая ценность – прошлое, настоящее и будущее нашей страны, ее пространства и ее культуры. Для других – всё, что угодно, кроме и вне России – безопасность и комфорт, защита меньшинств, международные обязательства. Таким образом, нынешний раскол ставит вопрос о самом нашем существовании как ценностного единства. И это самое главное.

Есть, однако, и еще одна любопытнейшая черта современного разлома. С началом военной операции Россию отвергли наследники именно того социального слоя, который пришел на смену традиционному русскому образованному классу после революции, в 1920-х годах.

Об этом, со свойственной ему горячностью, написал еще в марте Дмитрий Ольшанский. С его точки зрения, этот слой уже окончательно уходит из России. И это есть великое благо. Но, как кажется, Ольшанский несколько поспешил с выводом. Основная черта любого русского раскола в том, что он воссоздает код культурной передачи и через этот код, как бы ни был глубок социальный разрыв, возвращает основные проблемы в поле общественной дискуссии, «вербуя» для них сторонников в приходящих поколениях.

Именно поэтому так необходима сейчас новая культурная политика. Россия как фундаментальная ценность должна не только защищаться, но и атаковать – на теоретическом, художественном, образовательном, информационном и других подобных полях. Нам нужно научиться беречь и отстаивать своих и свое – не на одном лишь уровне государственной политики, в школах и вузах, исследовательских проектах и СМИ, но и в художественных журналах, на выставочных площадках, в театрах, в киностудиях и в Сети. Отстаивать собственным выбором – интеллектуальным, эстетическим и даже потребительским.

Медлить тут нельзя. Речь идет о судьбоносном решении для каждого, и развязка, какой бы она ни была, окажет решительное влияние на все стороны нашего личного, семейного, национального и государственного бытия.