День славянской письменности и культуры – хороший повод посмотреть в начала русской письменной культуры. Благодаря подвигу Кирилла и Мефодия, переведших Священное Писание и греческую литургию на славянский язык, русские (в отличие от народов Запада) имели возможность слышать слова Евангелия и гениальную литургическую поэзию на родном языке. Природные свойства русской души: созерцательность, поэтичность, свободолюбие, развитое чувство личности, стали благодатной почвой для семян, брошенных рукой солунских братьев.
Евангельские слова и притчи во множестве расходились на пословицы и поговорки, а богослужения Страстной недели превращались в невероятную мистерию духа любви, перед которым сердцу юного народа трудно было устоять.
В то время как Запад, слушая мессу на ученой латыни, записывал христианские коды через перевод пастырских поучений, русский народ запечатлевал их в своем сердце. Так, для души Запада христианство стало более школой и университетом, в то время как для русских – мистерией, откровением, катарсисом, исключительным по силе переживанием.
Но были здесь, конечно, и свои опасные стороны, к которым приводит большая впечатлительность при отсутствии глубокой умственной рефлексии. Созерцательной и мечтательной русской душе легко было увлечься духовными миражами, приняв их за откровения. Большинство наших духовных трагедий – раскол, «ересь жидовствующих», увлекшая новгородскую, а затем московскую элиту, многочисленные мистические секты и учения, наконец великий соблазн большевизма – имели своей первопричиной (при том, что слишком долго Русь оставалась без настоящего университета) недостаточную рефлексию сознания.
Сюда следует добавить и особенность церковно-славянского языка – торжественного языка богослужения и гимнографии, но не философского анализа: на этом языке можно петь торжественные гимны, но размышлять и философствовать, как на ученой латыни, сложно. И большую часть своей истории русский разум, и без того склонный к созерцательной мечтательности, спит и грезит наяву, жадно ловя причудливые образы апокрифических сказаний и впадая в сладостные миражи новых мистических откровений.
Но, с другой стороны, сердце глубже и устойчивей разума. Здесь, вообще, наше великое преимущество перед Западом. Мы, можно сказать, часто отдавали за миражи последнюю рубашку, но никогда не продавали своего первородства. Получив письменность, Русь переживает мгновенный и удивительный культурный взлет. IX-X века – это еще полная «безвидность и пустота» в плане культуры, XI-XII века – время невероятных шедевров, и как будто вообще без времени ученичества.
Это происходит уже в эпоху Ярослава Мудрого, сына Владимира. Созданный Ярославом институт переводчиков и переписчиков создает обширную национальную библиотеку. Свободная и богатая за счет транзитной торговли, Русь переживает бурный рост, на пике которого и является «Слово о законе и благодати» (между 1037 и 1050 годами) митрополита Илариона – первое слово русского самосознания, сказанное первым этнически русским митрополитом. «Слово» – своего рода символ веры народа, осознающего себя полноправным актором христианского мира, tota christianitas – всехристианства, вселенского христианства (orbis terrarum).
- Чешские ученые обнаружили следы старейшей письменности славян
- Русские удивятся своим проступкам перед Болгарией
- День рождения русской души
Главную мысль «Слова» можно выразить так: мы, русские – последние из народов, получивших Христову благодать. И нам ли теперь, когда мир стремительно движется к своему концу, оглядываться назад? Потому – отринем сомнения и ринемся, осененные Христовой благодатью, к стяжанию Духа. Это, по сути, ратификация выбора, совершенного в Крещении, причем в духе абсолютного христианского максимализма. Один из смыслов «Слова» – мысль об уже скоро грядущем Апокалипсисе. Митрополит Иларион звал юный народ идти по пути более благодати, нежели закона, именно потому, что видел, как небо на горизонте уже грозно темнеет и в сполохах молний идет на мир великая эсхатологическая гроза, последняя битва добра со злом.
Но если так обстоят дела, есть ли у нас время слишком обустраиваться на земле ветхой? Не следует ли нам идти путем более благодати, нежели закона, путем не столько культурного строительства, сколько мобилизации, подвига и святости? Этот призыв идеально ложился на изначальные свойства русской души и, конечно, не мог не произвести на нее большого впечатления. И действительно, совсем уже скоро по историческим меркам, Русь ждали великие испытания: участие в крупнейшем геополитическом противостоянии, двухсотлетнее татарское иго, создание Московского царства. Так что сказанное первым русским иерархом «Слово» оказалось весьма своевременным. И можно сказать, что именно этот «эсхатологический код» запечатлел дух и сознание Руси, кристаллизовал ее душу. Именно он давал ей, перед всеми грядущими испытаниями, последние духовные основания.
С этого времени Русь ощущает себя уже не просто некоей «срединной землей» между Востоком и Западом, Азией и Европой, но неким особым миром между землей и небом, между началом и концом истории. И здесь, между небом и землей, началом и концом истории, начинает она искать свои берега: «Открылась бездна, звезд полна. Звездам числа нет, бездне – дна». Чтобы понять эту цивилизационную работу «эсхатологического кода», достаточно взглянуть на русские летописные своды, написанные как бы из верхней точки бытия мира, стремящиеся в завершении исторической перспективы вместить в себя «всю историю без остатка». Русские летописи – это как бы единый гипертекст, создающийся на протяжении сотен лет и силящийся вместить в себя все самые важные события, мысли и идеи Божьего мира.
«Литература Древней Руси – это литература одной темы и одной мысли. Эта мысль – смысл истории, и эта тема – судьба человека», заметил Дмитрий Сергеевич Лихачев. И эти тема и мысль просто не оставляют место ничему иному. Русский летописец, всякий писатель вообще, не сочиняет ничего от себя, его дело – фиксировать высшие смыслы бытия, правду мировой истории, которую пишет сам Бог. Вот из каких духовных оснований и рождается народ, для которого «за чугунком картошки сразу Бог» (Владимир Даль), «страна, которая в отличие от других стран, граничащих друг с другом, граничит с Господом Богом» (Э.М. Рильке).
«Эсхатологический код» этот оказался весьма прочен. Настолько, что даже страшному удару большевизма не удалось его взломать и разрушить. Наоборот! Раненый почти смертельно народ переплавил навязанный ему большевизм в нечто совершенно своеобразное, подобие некой модернистской квазирелигии с мощным христианским подтекстом.
В чем, конечно, огромная заслуга русской культуры ХIХ века и прежде всего Пушкина, который в XIX веке перебросил мост от древней русской культуры к новой, залечив рану, нанесенную Петром, а в 1937 году – снова залечил рану, нанесенную уже большевизмом, заняв место культурного гегемона в советском государственном пантеоне. Заменив в каком-то смысле народу отнятого у него Христа, Пушкин стал новым – по путям сердца – проводником его в Царство духа. И после того, как коммунизм рухнул, базовые коды русской души продолжили тихую, незаметную работу по ее восстановлению.
Сейчас мы переживаем время не менее судьбоносное. И от того, вспомнит ли народ свои изначальные культурные коды, зависит судьба наша в новом веке – судьба не только России, но и всей человеческой цивилизации.
