Про историю доктора Каабака.
Каабак – человек яркий, конфликтный, легко наживал и наживает врагов, легко идет на обострение. Так, сначала другом, а потом врагом ему стал академик Готье – главный наш трансплантолог, человек тоже весьма яркий и своеобразный. В результате в самом медицинском сообществе (в профильном нефрологическом тоже) друзей и симпатизантов у Каабака оказывается немного.
Зато – в силу харизмы природной, уверенности в себе и обходительности – в него влюблены родители его пациентов. Так бывает, чем с большим скепсисом к врачу или учителю относятся коллеги, тем больше его любят пациенты или ученики.
Уважаемое сообщество не может просто сказать: «да не нравится он нам, аферюга». И не то чтобы выдумана, а додумана в определенном направлении была тема с тем самым «неправильным» протоколом, «злокозненно применяемым», разумеется, «без всякой клинической необходимости» Каабаком.
В каковом присутствует алемтузумаб. Моноклональное антитело. Биопрепарат, который у нас считается, как я понимаю, «препаратом второй линии от рассеянного склероза», а вовсе не иммуносупрессором при детской нефротрансплантации. Который стоит в эквиваленте порядка 10 000 евро с хвостом за флакон в московских аптеках. Флакон нужен не один. Эта подробность в этой истории остается за пределами массового рассмотрения, однако я бы акцентировал внимание именно на ней.
Кто оплачивает использование алемтезумаба в педиатрии, где государство за него заплатить в принципе не может по закону? Фонды, родители? Собственно фактор цены лечения и источника средств являлся важным при решении вопроса об увольнении Каабака. Важен он и сейчас. Минздрав понял, что по-тихому не получается, устал от конфликтов с ущербом собственной репутации последних недель и включил заднюю. Человека вернули на место, оперировать разрешили с января, но протокол с алемтезумабом как не был принят, так и остается не принятым в нашей педиатрии.
Сам алемтезумаб этот никаким новым словом при трансплантации почки не является. Его исследовали и для взрослых, и для детей уже давно, и признали годным и подходящим средством иммуносупрессии, в которой нуждаются все пережившие трансплантацию. Наши «взрослые» врачи говорят, что «он им не нравится», так как «чреват лимфомами и прочими онкоосложнениями», но я думаю, что это вопрос скорее консерватизма, нежели истины. Учитывая, что статей по алемтезумабу множество, за 10 с гаком лет и среднее мнение в пользу, а не против препарата.
- Уволенного из НМИЦ ЗД врача-трансплантолога восстановили в должности
- Умерла годовалая пациентка уволенного из НМИЦ ЗД врача Каабака
- Объяснено увольнение Каабака из НМИЦ
То есть – и это важно понимать – Каабак использует в России не новый, а совершенно обычный и принятый в других странах протокол лечения. Он – не авантюрист (в чем его обвиняют), не новатор (о чем говорят его сторонники), а резкий человек, который старается двигаться к цели наиболее коротким путем, наплевав на принятые в данной правовой и профессиональной среде условности.
Такой острой тему сделала не личность Каабака, а набор хронических болезней нашего здравоохранения.
Раз. Крайний кризис трансплантологии. Ни по почкам, ни по печени, ни по сердцу, ни по легким, ни по чему вообще мы не конкуренты не то что развитым странам, а Бразилии, скажем. Или, прости господи, Колумбии, где в госпитале города-героя Медельина детям делают пересадок почек столько же, сколько Каабак в Москве, и рапортуют о своих успехах в использовании алемтезумаба при педиатрической трансплантации в международных СМИ (читал, когда изучал тему, с вытаращенными глазами: «Так вот ты какой, Медельин»).
Если упрощая, то немного: в российской ситуации, когда человек, делающий 50 пересадок в год, вдруг «уходит с рынка» по той или иной причине, это означает не то, что остальные центры «разберут» его пациентов, а то, что немалая часть пациентов просто умрет. Недостаток трансплантаций – катастрофический. СССР был впереди планеты всей, теперь трансплантология просто нелюбимая падчерица «высокотехнологичной медпомощи», а СМИ полны отвратительных и дискредитирующих ее историй про «изъятые органы» у всех подряд. Надеюсь, история с Каабаком поможет реабилитации отрасли.
Два. Регистрация новых средств и протоколов и – отдельным вопиющим пунктом – регистрация новых средств и протоколов в педиатрии. Первое – тяжело. Второе – практически невозможно. Из этого возникает куча всяких проблем – вроде описываемой здесь или недавней истории с противосудорожными препаратами для детей и посадками их матерей. Отдельной – не для этого поста – темой идет выпуск и сертификация лекарств в детских дозировках и формах.
Что же касается моноклональных антител, то почти каждое первое не сертифицировано в России для использования в педиатрии. При этом являясь обычным средством не только в госпитале «Некер» в Париже, «Шарите» в Берлине или GOSH в Лондоне, а в моем отныне практически любимом Hospital Pablo Tobón Uribe, Medellin, Colombia.
Ситуация должна быть изменена. Но для этого проблему надо признать.
И тут мы упираемся в третье. Патологическая лживость администраторов здравоохранения. Такое ощущение, что говорить правду – и о проблемах с сертификацией в педиатрии, да и во взрослой медицине, и о проблемах с лекарствами, и о проблемах с врачами и целыми медицинскими отраслями, и о проблемах со сложными и самыми простыми, вроде преднизолона, лекарствами – в принципе по какой-то причине невозможно. Даже там, где правда легко отыскивается и выходит наружу. Даже там, где правда абсолютно безопасна и помогла бы решить насущные проблемы.
«У нас все хорошо, а будет еще лучше», «все счастливы, все довольны, проблем нет, кроме огромного роста продолжительности жизни, есть отдельные недостатки, но мы их практически побороли» – эта позиция Минздрава, принятая как единственно допустимая, является даже не проблемой, а трагедией того, что происходит в здравоохранении и со здравоохранением.
Источник: Блог Глеба Кузнецова
